- Скажите мистеру Брауну, - ответил Вернолюбов, - что все это познается не с первого занятия. Путь познания Ч очень долог. Конечно, дорогой мистер Браун, по-английски «честь» - honor, а «чихать» - to sneeze. Они не содержат в себе Ч. Хотя слово «чесать» Ч содержит - to scratch. Но не в этом дело. Вы спросите мистера Джереми Брауна, на каком языке он чихал?
По залу прокатился веселый смех.
- А на каком языке он чесал свою левую ладонь? - продолжал Святослав Зиновьевич. - Священное Ч принимает к себе все народы. Просто через русский язык легче познать Ч. Я рад, что к нам заехал гость из далекой Флориды. Я дам вам, мистер Браун, один американский адрес. У меня есть в Америке адепт, который уже начал обучать американцев познанию Ч.
В переднем ряду зааплодировали. Весь зал подхватил овацию.
«Дурдом!» - подумал Тетерин, но тоже похлопал в ладоши.
- Судя по этим аплодисментам, - приосанился Вернолюбов, - здесь есть люди, готовые стать новициатами нашего общества. Теперь мы сделаем так: тот, кто хочет продолжить вхождение в Ч, подойдет сейчас к столу и положит на стол все, что у него имеется в наличии. Я имею в виду деньги. Все без остатка, ибо Ч видит все. Тот, кто хочет утаить приношение, лучше пусть уходит следом за тем малодушным Славой.
- Это самое главное испытание, - сказала Евдокия. - На жадность. Иди и соверши приношение. Не волнуйся, у меня деньги есть, я потом поделюсь с тобой, если надо.
- Я облегчу вашу задачу, - говорил тем временем Вернолюбов. - У вас сейчас зачешется правая ладонь. Чакра щедрая, дароносная подскажет вам путь в Ч. Эти деньги необходимы нам для проведения дальнейших занятий, для аренды помещений и всякого такого прочего. Не вам мне объяснять. Вы все люди умные.
Тут Сергей Михайлович услышал недовольный ропот мистера Брауна у себя за спиной. Видать, у того много было в бумажнике. Да и у Тетерина немало. Шутка ли - четыреста долларов? Да поллимона нашими. Ну, сотню баксов можно было еще выложить ради спокойствия Евдокии. Все-таки ч-носец Вернолюбов заслужил. Распинался тут, затрачивал энергию на чих, чес и прочее мечтание.
Сергей Михайлович встал и нерешительно направился к столу на сцену. Неужели все отдать? А с другой стороны, как они, эти баксы, были сегодня заработаны? На таком же халявном шарлатанстве. Но ведь Сергей Михайлович - ученый, палеоантрополог, разработчик новой теории значения надбровных дуг у синантропов. Кто виноват, что ради продолжения истинно научных изысканий ему приходится шарлатанить, заниматься черепословием с нынешними питекантропами? Разве он виноват в этом? Нет, не он. Он не ходил защищать «Белый дом» в девяносто первом и не очень-то ликовал в девяносто третьем. Он давно видел, что к власти приходят питекантропы в малиновых пиджаках и шестисотых «мерседесах» и не приветствовал их. Так что…
Подойдя к столу, он извлек из кармана бумажник и смело взглянул в глаза ч-носца, как смотрят в глаза смерти. В глазах у Святослава Зиновьевича он прочел целую оду его щедрости, но, прочтя ее, подумал: «А вот хрен тебе с маслом!». из правого отсека бумажника он вытащил все отечественные деньги, а из левого - только одну стодолларовую бумажку, оставив три - будь что будет. Положил неполное свое жертвоприношение священному Ч на стол, покрытый черной скатертью и уже заваленный в достатке как российским рублем, так и американским долларом. Но Святослав Зиновьевич отметил, сколько было положено Тетериным, и Сергей Михайлович дрогнул, ожидая, какой сейчас разразится скандал, ведь он все насквозь видит, этот челябинский проныра. Чернолюбов он, а не Вернолюбов! Ах ты, вот оно что! Вот каково истинное прочтение его фамилии. А Тетерин? Чечерин, что ли? Здорово! Никогда бы не подумал.
- О! Я вижу щедрую руку! - воскликнул тут ч-носец. - Позвольте же мне прикоснуться к ней, пожать ее. Я смотрю, вы не пожалели более миллиона рублей, если все перевести в рубли. Браво!
«Увидел или не увидел? - подумал Тетерин, пожимая руку Святослава Зиновьевича. - Искренне благодарит или глумится?»
- Я люблю тебя, Сережа! Я горжусь тобой! - воскликнула Евдокия, когда Сергей Михайлович вернулся к ней.
Вечер продолжался.
Глава третья
Спать пора
…одна маленькая, но гордая птичка сказала:
«Лично я полечу прямо на солнце».
И она стала подниматься все выше и выше…
Телефон зазвонил часов в одиннадцать, когда Владимир Георгиевич уже вовсю спал. Он проснулся с пятого или шестого звонка и, сняв трубку, услышал голос Кати:
- Московское время двадцать два часа пятьдесят девять минут. Вы проспали два часа восемь минут. Володь! Одевайся, едем в княжество прямо сейчас. Я на Садово-Кудринской, думаю, через полчаса буду у тебя. Пока ты не очухался и не стал возражать, вешаю трубку.
Раздались гудки. Владимир Георгиевич почесал себя телефонной трубкой по щеке и подумал, стал бы он возражать или нет. Закон княжества предписывал ему сейчас спать, и Катин каприз не оправдывал нарушения закона. И все-таки на то он и закон, чтобы время от времени его нарушать. Ревякин сладко зевнул, повесил трубку, встал, потянулся и начал собираться, ворча:
- Чего доброго, она еще выпивши, вот не было печали!
Катин муж, князь Жаворонков, по документам носивший другую фамилию, должен был сегодня улететь во Францию, а Ревякин и Катя намеревались ехать в княжество завтра утром. Однако, может, и хорошо, что поедут сейчас. Завтра Великая пятница, и хорошо будет встретить рассвет вместе с «жаворонками». Слава Богу, все собрано, можно не спеша одеться, сложить в дорогу еду и питье. И все же ужасно хочется спать. Трудно переломить сложившуюся за три года привычку.
Ровно через полчаса Катя объявилась. Она была веселая, щеки горели, глаза сверкали, вся изящная, в длинном черном пальто, черные волосы коротко стрижены, вошла и пахнула смесью французских духов «Опиум» и алкоголя.
- Да ты пьяная!
- Сто грамм коньяка. Здоруво, отец-основатель! Как дела в лагере? - Она повисла у него на шее, прильнула губами к губам. Но поцелуй был недолгим. - Не бойся, не совращу. Отвезу тебя к твоей Маринке.
- Да уж, отвезешь, как же! - сердито буркнул Ревякин. - Придется мне, сонному, вести машину. Ты на «чироки»?
- На «Ч». Это что, груз?
- Ага. Дотащишь один чемодан? А я - эти два.
- Дотащу, так и быть.
- Тогда пошли.
- Пошли, муж грузоподъемностью два чемодана.
Спускаясь по лестнице, Владимир Георгиевич почувствовал волнение. От Кати исходило недоброе. Пятнадцать лет назад, приехав с ней в Крым, Ревякин, таща с вокзала в Симферополе чемоданы, сказал о себе: «Муж грузоподъемностью два чемодана». Вспомнив сейчас об этом, Катя явно заигрывала с ним. И еще этот поцелуй…
- Князь нормально уехал? - спросил он на выходе из подъезда.
- Нет, не нормально, - ответила Катя. - Впервые за все время нашего совместного проживания не сказал мне: «Если что - убью».
- Да-а… Подозрительно. Э-э… я за руль.
- Чуть выпивший водитель все же предпочтительнее спящего.
- А если остановят?
- Не бэ!
- Я тебе дам «не бэ»! Садись туда. Выедем из Москвы - пущу за руль. Зачем коньяк пила, если собиралась в ночь ехать?
- А я не собиралась ехать. А потом вдруг подумала: классно будет ехать с тобой ночью, прибыть в княжество до рассвета. Завтра во сколько?
- Шесть ноль три. Приедем, «жаворонки» еще будут дрыхнуть.
В полусне он вырулил с Большой Почтовой на Бакунинскую, перебрался по мосту на другую сторону Яузы и вскоре уже ехал по Преображенской набережной, дав мощному джипу чуток побольше скорости. Княгиня Жаворонкова волнующе благоухала «Опиумом» и коньяком, и Ревякин подумал, что лучше всего было бы сейчас уснуть в ее теплых объятиях.
- «Мы уходим опять на броне…» - запел Владимир Георгиевич любимую песню теперешнего Катиного мужа, князя Жаворонкова.
- Зачем ты поешь Лешкину? - спросила Катя.
- Никакая она не Лешкина, - возразил Ревякин. - Я ее тоже очень люблю после Афгана.