Они и в кино посреди фильма вдруг начинали выдёргиваться по ногам зрителей. Один за другим. На выход, к туалету. Мучительно тужились рядом,посреди журчащих чаш и вони хлорки. «Ядрёненькая даёт». Они были братьями.
Как два американца, которых видели в фильме, они выказывали на улице друг другу указательными, очень прямыми пальцами. Точно пистолетами. Спорили, что-то доказывали друг другу. И всё с указательными, очень прямыми пальцами. И один, и другой. Полностью довольные, – пошли. Ядрёненькой, может быть? Нет. Пока – хорош.
Чудно было смотреть, как возле гостиницы «Минск» иностранцы группой расхаживали. Голенастые, как цыплаки. Штанины им всем как собаки поотрывали. В ремках оставили. (На трёх женщинах шорты были длинны,поместительны, с белобрысыми ногами.) Все увешаны фото— и кинотехникой. А разговаривали – как всегда разговаривают иностранцы – громко. Преувеличенно громко. Как будто в пустом пространстве. Как будто притащили речь свою из своей страны. И вот – орут. Как будто местных вокруг никого нет. Пошли мимо гостиницы дальше. Оптикой нацеливались под магазинные тенты, полные солнца, снимая там непонятно что.
Два голубя состукнулись, ходили возле дерева, вздыбливали, размахивали крылами, как боевыми знамёнами… Так кинулись кучей! Снимают, торопятся. И сверху, и снизу. И пленки не жалко. Потом закручивали аппараты прирученно. Чудаки!
Огоршков и Тюков посмеивались, но от гостиницы не уходили, потому как надеялись увидеть кое-что позабористей, поинтересней, что уже видели здесь не раз. Тут же неуверенно кучковалось несколько тощих негров спыльно-плюшевыми головками. Верно, студентов. Ждали ли они кого сейчас, жили ли здесь…
И вот, наконец, она! Вышла! В коротком, обтягивающем блестящем платье. В толстенького иностранца вдела руку, будто в кубышку. Уходила от гостиницы. С задницей— как с острозлатой большой лирой. Огоршков и Тюков тянули головы. Дух захватывало. Да-а. Но не про нас табачок, не про нас.Смеялись. Огоршков отирался платком.
И ещё из гостиницы вышли девахи. Целых три! Все на высоком. Тощие. В кожаных пиджаках. Вблестящих трико в обтяжку. Как в чёрных чулках до пояса. Настоящие тараканки!
К ним один негр подошёл. Из студентов который. Теребил длинный галстук. Двумя руками. В самом низу. Словно поведывал о его заботе…
Не дослушав даже про галстук, тараканки фыркнули и пошли себе, бросив негра, можно сказать, на произвол судьбы. Это как? Вот тебе и Мир-Дрюжба. Галстук вернулся к своим, ивсе они, удручённые, пошли неизвестно куда.
Огоршков смотрел им вслед, но Тюков уже толкал его в бок. Показывая глазами на следующую, которая опять была с чёрными ногами. Почти до горла в обтяжку!
У выхода стояла небрежно-устало. Изогнутая. Будто седельная лука. Выворачивала из тюбика губную помаду.Мазнув по губам, пошла. С манекенным раскачивающимся заплётом ног. Это была ещё одна тараканка! Четыре настоящих тараканки. Подряд! Нет, это невозможно. Надо уходить.
– Последняя! Последняя! – дергал за руку ненасытный Марка.
Огоршков прищурился. Ничего особенного. В джинсах. С пролётным тазом. Да попадись такой – как в колодке будешь орать, защемленный!
Но Марка с ним не соглашался. Марка уже поторапливался, подталкивал его к широко шагающей джинсовой. То, что груди её болтались в мужской расстёгнутой белой рубашке – очень захватывало, забирало. Как если б увидеть вдруг красные жгучие перцы в сладком белом мороженом. Ах ты,мать честная!
– Это… как её?.. Девушка!.. это… как бы с вами познакомиться? Мы вот с другом… – Голос Огоршкова дребезжал.
Деваха повернула голову. Со схваченными на макушке волосами – как удивленный ананас…
– П’шёл! Хутор!
Это как? Огоршков и Тюков сразу начали отставать. И остановились.Почему «хутор»? У нас и хуторов-то давно нету?..
Стояли в позе перископа, с повёрнутыми в разные стороны окулярами. Что видел один – не видел другой. Как те негры, не знали, куда теперь… Стерва!
В кафе перед скатертью на столе Марка сидел уважительно, приклонившись к ней. Скатерть походила – как если б по снежному полю прогнать полк солдат. Карта с меню в руках Огоршкова отблескивала атласно. Он держал её— как держит солист ноты в хоре.
– Тебе биштекс или каклету?
Марка спросил про Сотиски. С картофельным пюре чтоб.
Огоршков повернул голову к официанту. Официант походил на клюшку для гольфа. Он был точно после аборта. Он смотрел в окно на мелькание ног на тротуаре…