Хозяйкой столовой была Марта Мангул. Клеенки на столах и стены могли поспорить с белизной ее перчаток. Две коммунарки в белых передниках и в туго повязанных красных платках расставляли тарелки, раскладывали ложки, ножи, вилки. На одном столе в молочной глиняной кринке стояли живые цветы. Безуглый пробормотал: «Ну, это уж только для меня поставлено».
Он сказал Мангулу:
— Вы мне какие-то чудеса показываете.
Секретарь отодвинул табурет, предложил гостю сесть.
— В Советском Союзе чудес не может бывать. Мы имеем около десять лет честной работа. В этом есть весь секрет.
Учитель сел рядом. Безуглый наклонился к нему:
— Митрофан Иванович, что хотите со мной делайте, никак не могу отделаться от мысли, что вся ваша коммуна не настоящая. Сижу, точно на сцене, и принимаю участие в агитпостановке со счастливым концом. Вы понимаете, что после всего прочитанного в вашей толстой тетради о прошлом коммун…
Бритые круглые щеки учителя поплыли вширь. Он потихоньку продекламировал:
Иван Федорович, мы ведь скоро десять годков как без участия господа бога — любителя трагедий — колхозную постановочку сочиняем и ставим. Неужели мы за столько лет до счастливого конца не могли додуматься?
Дежурные по столовой коммунарки подали миски с мясными щами. Митрофан Иванович взял поварешку и стал наливать гостю.
— Вот мы вам и демонстрируем разрушение всех небесных литературных канонов. Драма у нас получилась, можно сказать, со вкусным окончанием.
Он поставил перед Безуглым дымящуюся тарелку.
— Рекомендую, щи Марта Карловна варит отменные.
На второе подали белую пшенную кашу. Дежурные коммунарки каждому наливали в тарелку ложку русского масла. Масло растекалось по каше, точно расплавленное золото. Гость опять наклонился к учителю.
— Галстуками и сорочками вы меня прямо убили.
Митрофан Иванович с улыбкой посмотрел на Мангула.
— Латышская интервенция, — ничего не поделаешь. Мартын Иванович всех нас обратил в свою веру.
Мангул размешивал кашу.
— Мы должны взять все хорошее старой Европа.
Безуглый добавил:
— Не только у Европы, но и Азии.
Он спросил:
— Сколько у вас латышей в коммуне?
— Четыре семьи. Они всегда чисто жили. У них и цветочки эти самые на столе, и в дом не войдешь в сапогах, заставят надеть специальные туфли-шлепанцы. Наши сибирячки большие чистотки, но против латышек им не устоять. Нечего греха таить, пошколили они наших коммунаров.
— Все-таки, неужели у вас каждое воскресенье так одеваются?
— Не совсем, но вроде. Крестьянина трудно сразу приучить к галстуку. Он хоть и купит его, да в сундук положит. Для вас все понадевали. Хотят перед высоким гостем похвастаться своими достижениями. Один я не успел нарядиться. Врасплох вы меня застали.
Митрофан Иванович, улыбаясь, осмотрел свою черную косоворотку с белыми пуговицами.
— Вы вот удивляетесь, что у нас птичница Аполлинария Лихачева Гете читает. На самом деле, конечно, ничего удивительного тут нет. Мы, русские люди, до того привыкли считать себя и темными, и отсталыми, что иногда забываем о революции, которой, как вам известно, второй десяточек пошел. Я записываю высказывания коммунаров о прочитанном и думаю издать их отдельной книгой. На обязательность нашей критики мы не претендуем, но будем просить советских писателей и с нами посчитаться.
Безуглый положил ложку в опорожненную тарелку.
— Вы меня, Митрофан Иванович, можно сказать, с поличным поймали. Я действительно мыслил, словно по инерции. Деревня наша, мол, такая-сякая. Все, что есть плохого, — естественно, хорошее — от лукавого.
Нелепость сомнений стала для Безуглого очевидной. Он вспомнил, что деревня побывала на мировой и на гражданской войнах, ходила за море выручать союзную Францию, работала в концлагерях Африки, видела плен, интервенцию, бегала за счастьем в Америку. Она отказалась драться под знаменами царя и под тряпками временного правительства, побраталась с немцами, отняла усадьбы у своих помещиков. В белой армии деревня вязала руки офицерам и втыкала штыки в землю. Безуглый сам с ней прошел от Волги до Алтая. С ней он лез на обледенелые вершины. Ни война, ни революция, правда, не уничтожили классовой многоликости деревни. Нетронутым уцелел извечный ее алчный хозяин — мелкий собственник. Коммуны росли пока вулканическими островами в океане единоличных хозяйств. Коммунист подумал, что они — первые куски суши, которая скоро поднимется высочайшими горами.