Шеболтасов ощерился. У него недоставало спереди в верхней челюсти трех зубов.
— В аккурат в меру, как вышел на крыльцо, так и свалился. Ночь целую на улке проспал. Хозяйка коров доить насилу дверь открыла.
Шеболтасова расспрашивали долго, рассказ его повторяли со смакованием. Морев спрятал фуражку коммуниста в сундук и отпустил продавца.
— Спасибо тебе, Иван Иваныч. Ввечеру приходи, мучицы насыплю. Ступай со восподом.
Шеболтасов покосился на большой лагушок медовухи и со вздохом вышел.
За столом сидели Лепестинья Филимоновна, Малафей, Пестимея, Магафор и помочане с женами. На дворе работали младший сын Мартимьян с батрачкой-сиротой Меримеей, жившей в доме под видом родственницы. Пировья настоящего не было. Оно скорее походило на вечер воспоминаний или заседание штаба армии перед выступлением на позиции. Хозяин и гости перелистывали толстую долговую книгу, подсчитывали протори[40] и убытки. Они не забыли ничего и не собирались прощать своим должникам. Они строили и обсуждали самые точные планы на ближайшее будущее. Хозяин говорил больше всех. Он был в селе первым человеком.
— В двадцатом годе, в самую разверстку довелось мне мимоездом побывать в Верхне-Мяконьких у своего шуряка Аристарха Филимоныча. Заезжаю и вижу: в ограде у него прямо страсти господни. Шуряк с ножом, кум его Омельян с ножом, баба с топором. Один свинью супоросную пластат, другой ягушек режет, баба гусям головы рубит. Кровища хлещет, перо летит, гагаканье, визг. Я спрашиваю, чего, мол, ты робишь? «А не говори, Андрон Агатимович. С переписью завтра придут». Глянул на рыжку его, — стоит на себя не похож: мослаки да ребра одни. Пошто, спрашиваю, коня не кормишь? Плачу, говорит, да не кормлю. Сытый будет, — боюсь, товарищи возьмут. Созвал он меня в избу. На столе полная чаша, ровно в праздник, а дело было в пост, перед рождеством. Я говорю — грех. Он мне: «Ешь, Агатимыч, все равно коммунисты заберут». Вся семья его, родова и знакомство ели аж до блевотины. На улку выбегут, поблюют и опеть за стол, только бы продукцию унистожить.
Гости засмеялись. Андрон Агатимович покачал головой.
— Ночью, бывало, выйдешь, кругом зарево, ровно на войне. Мужики жгли и солому, и сено, и дрова, лишь бы в город не заставили везти. А которы если и возили, более того по дороге раскидывали для облегчения коней. Хозяйство у товарищей такое было, что никто не спрашивал, сколь довез, была бы отметка — трудгуж выполнен.
Андрон Агатимович поднял руку:
— Гражданы, может ли хрестьянин позабыть, как по весне товда зачала на складах мука преть, зерно загорелось, мясо, яйца стали тухнуть. Душина пошла, аж дыхание спирает. Хлеба навезли — девать некуда, ни мешков, ни анбаров не хватало. А продагенты знай свое — вези. Ну и везли и валили под открыто небо, под вольный дождичек. Каково было хрестьянину глядеть на труд свой? Народ прямо умом помутился, со страху зачал в камень подаваться. Думали мы товда, что всеобчая эта кумына кончит нас всех голодом.
Морев посмотрел на Чащегорова.
— Фис Канатич, ты, верно, думаешь, пошто он нам рассказыват, сами, мол, все знаем? Согласен, что дела эти известные. К чему же я речь веду? К тому, дорогие люди, что коммунисты опеть на новый лад запели старые песни. Опеть хрестьянин вези в город последнее.
Морев спросил:
— Гражданы, ужели мы хуже пчел окажемся? Пчелу одну задави — все налетят, жалить начнут.
Мамонтов вздохнул, крепко свел пальцы в темный волосатый кулак:
— Ране народ был доброхочий, дружный.
Магафор ответил ему:
— Теперь штарину — как во шне видели.
Пахтин поднялся из-за стола.
— Правдедушки наши от китайца, от кыргыза отбились, неужто коммунистишек не спихнем?
Андрон Агатимович возразил куму:
— Не дело говоришь, Феепен Фенопентович. Восстанье подымать нонче дураков не сыщешь. Нам теперь надо гнуть линию другую.
Андрон Агатимович хитро прищурился.
— Наша линия такая — от дела не бегай и дела не делай. А главное — яма. Хлеб спрячь, скотинешку под нож, машины приломай, дураки в Металлторте хоть цельный плуг в лом примут, одним словом, хозяйство наруши и сиди около ямы, кормись с семейством потихоньку.
Нефед Никифорович Помольцев остановился под окном с длинным удилищем и паевкой через плечо. Морев замолчал. Помольцев поздоровался.
— Андрон Агатимович, просьба у меня, отрежь волосков от счастливой своей бороды. Хариус на нее берется што-ись на лету, закинуть удочку не дает.