В докладе он был как-то по-настоящему, по-большевистски груб. Ему трудно, вероятно, было бы ходить в туго накрахмаленном высоком воротничке и тщательно выглаженных брюках. Он носит неизменный свой зеленый френч, серые мятые, свободные штаны и простые сапоги. Он не оратор — он собеседник. Он не выступает перед собранием, он беседует с собравшимися, в особо важных местах спрашивает:
— Слышно ли? Товарищ, направь радио!
Зал слушает его с живым вниманием.
Утрами у входа в гостевой зал — цветные лоскутки билетов. Контролирующие отрывают у разовых билетов уголки. Каждый день около дверей цветастый коврик из тысячи картонных лоскутков. Каждый день окрашен в свой цвет.
Утром холодок, пустота. Радист выходит на трибуну и металлическим голосом говорит в пустоту зала:
— Алло! Даем пробу. Даем пробу. Раз, два, три, четыре, пять. Вчера товарищ Сталин был встречен бурными аплодисментами всего съезда. Раз, два, три, четыре, пять. Выступление нашей делегации в Женеве. Даем пробу. Даем пробу.
За столом президиума появляются Сырцов и Орджоникидзе. Вспыхивает свет. Блестят золоченые колонны зала. Места президиума постепенно заполняются. Зал оживает в многотысячном гуле голосов.
На съезде нет Ленина, но ораторы так часто на него ссылаются, что создается впечатление, будто он несколько минут тому назад выступал и сейчас куда-то вышел.
Набальзамированный труп Ленина лежит под стенами Кремля. Ногти на руках у него чернеют. Неправильная или не к месту приведенная цитата из книг Ленина кажется мне его мертвой рукой с почерневшими ногтями.
Зачитывается резолюция по докладу Сталина. Шелестят листы, засыпающие оппозицию. Гремят камни аплодисментов. Резолюция принята единогласно. Полыхнул красный огонь карточек. После голосования над президиумом виснут облачка дыма. Дым, конечно, от папирос. Но кажется, что это дымок после взрыва. Что-то рухнуло.
Бухарин, улыбаясь и потирая руки, как на крылечке дома, присел на ступеньках, ведущих в президиум. Был он как маленький рыженький попик, с петушиным легким хохолком на голове, вышедший побеседовать в ясный погожий денек с прихожанами.
На трибуне в ответ на овации он очень простенько и застенчиво облокотился на кафедру. Минутами казалось, что он говорит на сходке, где-то в ссылке, что Сталин только что пришел с рыбалки и довольно посасывает трубочку.
В Туруханске когда-то Сталин был неплохим рыбаком. Не один десяток осетров попал в его крепкие руки. Сталин, смеясь, разговаривает с Косиором. Косиор стоит на коленях на стуле.
Некоторые члены президиума сошлись группами. Дым над президиумом густеет.
Съезд громко засмеялся, когда Бухарин сказал, что некоторые профсоюзные бюрократы в Америке получают 50 000 долларов в год. Бухарин поднял руку:
— Успокойтесь и не завидуйте.
Бухарин говорит ровным, спокойным голосом о величайших событиях. Он, как хирург, неторопливо вскрывает гнойники классовых противоречий буржуазного мира. Иногда он останавливается и две-три секунды стоит в раздумье с пальцем, приложенным к губам.
Сталин одобрительно и лукаво посматривает на Бухарина, демонстративно ему аплодирует.
В зале начинают кричать о перерыве. Сталин отрицательно трясет головой и энергично машет руками. Он первый поднимает красный билет против перерыва. Большинство за то, чтобы дослушать доклад. Сталин хлопает в ладоши, смеется. Меньшинство демонстративно покидает зал, поднимается шум. Петровский, смеясь, встает и объявляет:
— Так как произошло нечто вроде бунта и меньшинство пошло курить, — объявляется перерыв.
Зал с озорным хохотом встает и устремляется к двери. Рудзутак дурашливо ерошит волосы Ворошилову. Петровский ласково блестит очками. Сырцов жует бутерброд. Несколько человек толкаются локтями.
Как не похоже все это на чинный парламент.
Костюм Бухарина — какая-то переходная эпоха. На нем черная толстовка, воротничок, манжеты. Толстовка перетянута широким офицерским желтым ремнем. Брюки заправлены в сапоги. Одним словом, до пояса — новая экономическая политика, ниже — военный коммунизм.
Когда он кончил свой «семичасовой рабочий день», съезд встал и заревел. Бухарин мелкими шажками запрыгал по лесенке в президиум. Его встречают десятки хлопающих рук. Сталин подбежал к нему, слегка приседая и аплодируя. Казалось, он сейчас запляшет. В эту минуту в Сталине было что-то глубоко человеческое.