XIX.
Веру Васильевну охватила страстная жажда исповеди. Вертевшияся в ея голове мысли точно душили ее. Она тяжело дышала и чувствовала, как вся холодеет. Именно теперь она должна разсказать все, когда вот эта самая Анненька относится к ней почему-то враждебно. -- Говорите, я слушаю,-- холодно ответила Анненька, не меняя позы. Вера Васильевна быстро принялась разсказывать, как она в своем одиночестве вынашивала мстительное чувство к Матову и как сегодня научила Бережецкаго нанести ему решительный удар, -- Ведь это мог придумать только женский ум!..-- обясняла она.-- Только наша женская безсильная злоба может создать подобныя комбинации... -- По-вашему, Матов погиб?-- иронически заметила Анненька. -- Да... -- Бережецкий глуп... -- На это у него хватит ума. -- Я не понимаю, почему вы так сильно волнуетесь... Все это такие пустяки, о которых решительно не стоит даже говорить. -- Да?.. Мы, голубчик, говорим на двух разных языках. Впрочем, все это ни к чему... Меня мучит собственное ничтожество. Анненька вдруг засмеялась. Нашли чем испугать Матова! И кто явится мстителем? Идиот Бережецкий!.. А эта Вера Васильевна просто сошла с ума, потому что влюблена в Бережецкаго, как кошка. Не прошло и двух недель, как Анненьке пришлось разочароваться в своей уверенности. Раз отец приехал раньше обыкновеннаго к обеду: он делал это, когда нужно было сообщить какую-нибудь самую свежую городскую новость. -- Представь себе, Матов-то...-- говорил он еще в передней, снимая шубу: -- то-есть не Матов, а Бережецкий... Нет, не Бережецкий, а этот старый дурак Гущин... Весь город уже знает. Для Матова все кончено! -- Да говори, папа, толком. Я решительно ничего не понимаю... -- Я заезжал к двум присяжным поверенным... Положим, они большие негодяи и враги Матова, но от этого ему не легче. Представь себе, Гущин предявляет в окружный суд подложный матовский вексель... -- Не может быть!-- возмутилась Анненька.-- Все это лгут!.. -- И на самую ничтожную сумму... что-то на двести рублей. Дело в том, что этот вексель составлен от имени одного купца, который ослеп... Тут и нотариус попал... Да, да... Общий переполох. Такого скандала у нас еще не случалось... -- А что же сам Матов? -- Он играет в клубе... Ему говорили, а он только смеется. -- Значит, все пустяки,-- решила Анненька. Это известие ее сильно встревожило, как она ни старалась себя сдержать. С ней вообще творилось что-то странное, именно после встречи с Матовым в маскараде. Раньше для нея Матов был просто хороший знакомый, с которым было всегда весело, а тут ей сделалось как-то его жаль,-- такой большой и сильный мужчина, а ей безотчетно было его жаль. Она только тут поняла, что он пропадает и быстро катится по наклонной плоскости. Эти вечные кутежи, азартная игра в карты, домашний ад -- все это были только отдельныя стороны матовской погибели. Анненьке казалось, что, если бы нашлась женщина, которая полюбила бы его всей душой (уж совсем не так, как Вера Васильевна), он мог бы сделаться совершенно другим человеком. Ведь любящая женщина всесильна, и если бы Матов... Дальше мысли Анненьки запутывались в непроходимом лабиринте, пока она не пришла к убеждению, что эта спасающая женщина -- именно она, Анненька. О, как хорошо было у нея на душе, когда вопрос был решен. Теперь решительно все на свете казалось ей другим, а люди -- такими маленькими и ничтожными. В девушке просыпалась женщина... У Веры Васильевны Анненька не была со времени маскарада и отправилась к Ольге Ивановне, чтобы собрать справки на месте. Но, как оказалось, Ольга Ивановна ничего не знала. Анненька повернулась одну минутку и отправилась к Вере Васильевне. У Войводов обед был поздний, и оаа попала как раз к обеду. Ея появление заставило Войвода прекратить какой-то разсказ, хотя он встретил гостью с обычною любезностью и проговорил: -- А вы нас совсем забыли, Анна Евграфовна... Старых друзей забывать вообще не принято. -- Я была не совсем здорова...-- солгала Анненька, краснея.-- У меня болели зубы... Вера Васильевна сидела, опустив глаза. Появление Анненьки было ей неприятно, как живая иллюстрация к разсказу мужа о скандальном процессе Матова. -- Вы, конечно, уже слышали последнюю новость?-- спрашивал Войвод.-- Мы только сейчас говорили с Верой о ней... -- Нет, я все время сидела дома и ничего не знаю...--еще раз соврала Анненька. -- Да-а...-- тянул Войвод, прожевывая кусок ростбифа.-- Наш общий любимец публики попался в скверную историю... Я не говорю, что он виноват, но у него бывают моменты какого-то удивительнаго легкомыслия. В данном случае он едва ли отделается дешево, хотя я и не желаю делать дурных предсказаний. Войвод, не торопясь, разсказал, в чем дело и где грозит Матову главная опасность. Анненька вся замерла, точно в нее заколачивали гвозди. Угнетал ее больше всего спокойный и ровный тон, которым говорил Войвод. -- Чем же это может кончиться?-- спросила она упавшим голосом:-- то-есть в худшем случае... -- Гм... Конечно, все зависит от присяжных заседателей. Да... В случае обвинения, будет лишение особенных прав и ссылка не в столь отдаленныя места. В положении Матова это равносильно гражданской смерти... Анненька вскочила и со слезами в голосе заговорила: -- Это несправедливо!.. Это гнусно!.. Этого не может быть!.. Присяжные заседатели должны его оправдать... Разве Ник может сделать подлог? Я этому никогда, никогда не поверю... Войвод вопросительно посмотрел на жену и только пожал плечами. -- Я тоже уверен, что присяжные его оправдают,-- прибавил он.-- И дело по существу самое пустое... "Ты так говоришь потому, что ревнуешь Матова к жене,-- думала Анненька.-- Да, ты радуешься, скверный старичишка!.. А я поеду к Гущину и буду его умолять на коленях взять обратно этот проклятый вексель. Наконец я сама заплачу ему, сколько следует... У меня есть золотые часы, браслеты, брошки,-- все продам, чтобы выкупить негодную бумажонку!" Кончив обед, Войвод ушел к себе в кабинет, чтобы выкурить послеобеденную сигару. В столовой водворилось самое неловкое молчание. -- Вы довольны?-- проговорила наконец Анненька. Вера Васильевна посмотрела на нее спокойными глазами и ответила одним словом: -- Да!.. Анненька поднялась и, не прощаясь, выбежала в переднюю. От Войводов она отправилась разыскивать Гущина, который жил где-то на самом краю города. Старик был крайне удивлен, когда в его комнату вошла Анненька, взволнованная, раскрасневшаяся от мороза и такая красивая, какою он ее еще не видал. Она присела на стул, чтобы перевести дух, и только потом проговорила: -- Я приехала к вам выкупит тот вексель, который вы предявили в суд... Гущин только развел руками. -- Он у господина прокурора, а я тут ни при чем... -- Как ни при чем? Ведь вы могли не предявлять его в суд? Раз вы предявили -- вы можете и взять его обратно. -- Никак нет-с!.. Дело уголовное-с, и емуь дан законный ход-с. -- Вы... вы -- негодяй!.. -- А это уж как вам будет угодно-с...
XX.
Весь городе был занят толками о деле Матова, которое обсуждалось на все лады. Как бывает в таких случаях, общественное мнение раздвоилось: одни были на стороне Матова, другие -- против него. Проявление общественнаго мнения принимало бурный характер, особенно в клубе. Нужно заметить, что большинство было не на стороне Матова. Люди, которые еще недавно заискивали пред ним и считали его своим лучшим другом, сейчас нападали на него с особенным азартом, точно старались выкупить напрасно затраченную энергию. Старик Войвод достаточно видел на своем веку всевозможных метаморфоз, но этот случай его прямо возмущал, как проявление самых темных инстинктов толпы, Ведь суд будет, присяжные скажут свое слово,-- зачем же торжествовать и радоваться прежде времени? Это дело вообще доставляло Войводу немало неприятностей, начиная с того, что Вера Васильевна страшно волновалась. Самое скверное было то, что она волновалась молча и ничего не говорила мужу, как делала обыкновенно. Потом сам герой дня -- Матов -- начал ездить уж очень часто, и Вера Васильевна после каждаго его визита теряла последния силы и бродила, как в воду опущенная. Так нельзя было оставить дальше, и Войвод решил обясниться с Матовым начистоту. Этот безумец должен же понять наконец собственное безумие... Во всем городе меньше всех волновался сам Матов. Он бывал в клубе каждый вечер и держал себя так, как будто ничего особеннаго не случилось. Правда, он постоянно подкреплял себя за буфетом и уезжал домой каждый раз сильно навеселе. Войвод часто встречался с ним вечерами и решился привести в исполнение свой план именно в клубе, как на нейтральной почве. Подходящаго случая не пришлось ждать долго. Раз Войвод был в хорошем выигрыше и отправился в буфет поужинать. Матов был там и подсел к нему. -- Вам чертовски везет...-- заговорил Матов первым. -- Вы находите? -- Общий голос... Конечно, нехорошо радоваться чужому несчастью, но я с удовольствием наблюдаю, как мой бывший друг Бережецкий все проигрывает. Кажется, он уже просадил тысяч десять... -- Право, не знаю... Трудно считать деньги в чужом кармане; к тому же меня чужия денежныя дела никогда не интересовали. Матов засмеялся. Все игроки не любили говорить о деньгах и картах. -- Виноват, я болтаю пустяки,-- сознался Матов, закуривая сигару.-- Я тоже не охотник до чужих дел, а так, сорвалось с языка... Войвод, не торопясь, пил красное вино и как-то вопросительно смотрел на Матова. Этот взгляд заставлял последняго немного сжаться, как не выучившаго урок школьника, на котораго смотрит строгий учитель. -- Вы, кажется, Николай Сергеич, хотели намекнуть,-- тянул Войгод,-- да, намекнуть, что лучшая половина денег Бережецкаго перешла в мой карман.. Очень может быть, что и так. Не спорю... Ведь если разобрать серьезно, так в жизни все мы игроки... Разница только в том, что одне играют за своею личной ответственностью, другие -- за чужой счете... -- Вы не договариваете... Войвод еще раз посмотрел на Матова, оглянулся кругом -- в столовой никого не было, и, разглаживая бороду, спокойно заговорил: -- Вы угадали, Николай Сергеевич... Скажу больше: вы отлично понимаете, о чем я хочу поговорить с вами. Да... Но не будем ставить над "и" точку. Я не стал бы говорить, если бы не уважал вас, как умнаго и очень даровитаго человека. Мне просто обидно за вас... -- Представьте себе, что я решительно ничего не понимаю...-- смущенно проговорил Матов.-- Если вы хотите говорить о моем несчастном деле, о котором в городе звонят, во все колокола, то... -- Нет, нет... Это ваше дело, а я хочу поговорить с вами о тем, что немного касается и меня. -- А... теперь я понимаю... Я к вашим услугам. Я даже могу предупредить ваш вопрос и облегчить наше обяснение: да, я люблю Веру Васильевну... О таких вещах как-то не принято говорить мужьям, но вы сами пожелали поставить вопрос ребром... Скажу откровенно: я уже давно потерял голову. Войвод сделал глоток вина, подвинулся совсем близко к Матову и заговорил таким тоном, как говорят очень хорошие знакомые. -- Что вы потеряли голову -- я не буду спорит, а что вы любите Веру Васильевну -- позвольте мне не согласиться. Да, не любите... Ведь вы думаете только о себе, а любящий человек именно о себе-то и забывает. Скажу проще: зачем вы мучите Веру Васильевну? Ведь вы и раньше никогда ее не любили... Вы не знаете, какая это чистая и светлая натура. Ведь это ребенок, доверчивый и любящий, но за каждый шаг котораго приходится отвечать... Заметьте, что я ничего не говорю о себе, хотя на это и имею некоторое право. Могу вас уверить, что именно о себе я меньше всего думаю... Да, вы ее ее любите. Матов хотел что-то возражать, но Войвод его остановил движением руки. -- Позвольте кончить... Вы видите, что я нисколько не волнуюсь, и мы можем обсуждать вопрос с необходимым для него спокойствием. Итак, повторяю, вы не любите Веры Васильевны, потому что ставите ее в фальшивое положение. Ведь такия натуры не гнутся, а ломаются, как сталь. Ведь, если бы я заметил, что я лишний и что я именно мешаю ей жить, поверьте, я нашел бы в себе достаточно силы, чтобы устранить себя. Так была бы и теперь, если бы... Да, если бы вы сумели сделать ее счастливой. Матов вскочил и, ероша свои кудри, несколько раз прошелся по комнате. Вот так обяснение!.. Этот старик -- настоящий крупный зверь, который давит с расчетом. -- Мое положение в данном случае почти комично...-- заговорил он, принимая небрежный тон.-- Мне трудно оспаривать вашу основную мысль, потому что каждый любит по-своему и ненавидит по-своему. Общей мерки нет и не может быть... Я могу только повторить то, с чего начал: я люблю Веру Васильевну, хотя и не разсчитываю на взаимность... Может-быть, это тоже область эгоизма. Но ведь весь вопрос в том, что вы, как мне кажется, желаете предявить ко мне какия-то требования. Я готов их выслушать... -- Требование самое простое: вы должны оставить в покое Веру Васильевну, как это должен сделать каждый порядочный человек. Это не требование, а единственный логический вывод... Как муж, я имел бы право высказать это в несколько иной форме, но ведь здесь дело идет не обо мне, и я говорю сейчас, как посторонний человек. Наконец поставьте себя в мое положение и поймите только одно, что я меньше всего имею в виду свои личные интересы... -- Иван Григорьич, ведь это единственное обяснение в своем роде... В столовую вошел Галстунин, и обяснение кончилось. Матов чувствовал только одно: если бы Войвод избил его, ему было бы легче. Войвод разсчитался за свой ужин, спокойно раскурил сигару и пошел наверх, в "детскую", где шла неустанная игра. Матов догнал его на лестнице и, схватив за руку, проговорил: -- Иван Григорьич, я не желаю вашего великодушия... Что женщины принимают, как должное,-- обидно для мужчины. Войвод остановился и, не вынимая изо рта сигары, ответил: -- Еще раз вы говорите о себе, Николай Сергеевич, причем забываете, что обиженная сторона -- я... Единственное, что я могу вам предложить,-- обяснитесь откровенно с Верой Васильевной сами. Могу вас уверить, что я до сих пор не дал ей ни малейшаго повода, что замечаю или подозреваю что-нибудь. Он пошел вверх по лестнице, легко и свободно ступая со ступеньки на ступеньку, а Матов стоял на том же месте, чувствуя, как все у него кружится в голове.