XXVI.
Бурное поведение Анненьки настолько смутило Матова, что он решительно не знал, что ему делать с ней. Обезумевшая девушка и плакала, и смеялась, и повторяла свои безумныя признания. -- Ник, мой милый Ник, ведь это не сон? Да? Я сейчас хотела бы умереть, умереть именно такой, какая я есть: чистая, любящая, счастливая... Ник, ведь тебе немножко жаль меня?.. Такая глупенькая барышня и такия слова говорит... -- Анненька, если бы немножко благоразумия... -- А, ты испугался?!.. Ха-ха... Такой большой, такой умный и вдруг испугался бедной, сумасшедшей девушки. Ник, ведь любовь -- страшное несчастие... да? А мне нисколько не жаль себя... Было уже поздно, и Анненьку необходимо было доставить домой. Вероятно, доктор уже ждал ея возвращения со свойственным ему нетерпением. Но Анненька не позволяла повернуть извозчика. -- Анненька, послушайте, ведь он все слышал...-- шепнул Матов, показывая глазами на извозчика.-- Так невозможно. Мы сейчас остановимся и пойдем пешком. Анненька сразу присмирела. Когда разсчитанный извозчик уехал и они остались вдвоем на тротуаре глухой улицы, Анненька присмиревшим голосом заявила: -- Я не хочу домой, Ник... У меня нет дома. Дайте мне умереть на улице... Матов имел неосторожность засмеяться. Анненька отскочила от него, как ужаленная, и быстро зашагала но тротуару вперед, так что Матову пришлось ее догонять. -- Анненька, вы разсердились на меня? Она не отвечала. Так они дошли до самой квартиры доктора. Анненька остановилась на углу улицы, перевела с трудом дух и проговорила: -- Теперь вы свободны... -- Анненька, простимтесь по-хорошему,-- заговорил Матов.-- Если хотите, я, право, вас люблю, насколько могу любить... Она засмеялась, посмотрела на него такими грустными глазами и ответила: -- Все, что угодно, кроме милостыни... Боже мой, что вы наделали?!.. Для вас я ребенок, дурочка, игрушка... Не протянув руки, Анненька побежала к своему дому, и Матов слышал, как она глухо рыдала. Он стоял и смотрел, как она подбежала к своему подезду, торопливо дернула за звонок и сейчас же скрылась в дверях, как ночная тень. Очевидно, доктор ее ждал. Матов зашагал к себе, повторяя: "Бывают сны, а наяву чудней... А все-таки какая она милая!.. Нет, решительно, кажется, все несчастия сговорились, чтобы преследовать меня... Недоставало только этого милаго безумия". На звонок Матову долго не отворяли. Потом за дверью послышался осторожный шепот. -- Кто там? -- Как кто?-- начал сердиться Матов.-- Отворяйте же... -- Барыня не приказали... -- Что-о?.. Взбешенный Матов начал стучать в дверь кулаками. На шум из-за двери послышался голос уже самой Ольги Ивановны: -- Ваши вещи я отправила в гостиницу "Перепутье" и заплатила за номер за целый месяц... -- Ольга, да ты с ума сошла?!.. Я сейчас потребую полицию, если ты не отворишь... Опять шопот. Матов узнал уговаривавший голос Парасковьи Асафовны. Старушка отворила ему и дверь, а Ольга Ивановна скрылась. -- Вы, кажется, все здесь с ума сошли!-- ругался Матов, раздеваясь в передней. -- Ох, и не говори, голубчик,-- стонала старушка.-- Последняго ума решилась... Письмо какое-то у тебя на столе, а Ольга Ивановна его прочитала. Ну, потом и пошла куролесить... и пошла, и пошла... -- Какое письмо? -- А я почем знаю... Неграмотная я, так для меня все письма одинаковы, как перо на курице. Ох, горе душам нашим!.. Письмо было адресовано на имя Матова, но конверт оказался разорванным, и на самом письме стояла приписка карандашом, сделанная рукой Ольги Ивановны: "Все верно, а Николай Сергеич обманщик и негодяй". Письмо было анонимное и писано неизвестным Матову почерком, очевидно, измененным. "Ник, вы попались в ловушку,-- писал анонимный автор,-- и попались очень некрасиво. У вас много врагов, но есть и друзья, которые вас жалеют и желают открыть вам глаза. Вы должны знать, по крайней мере, имя человека, который вас погубил. Это -- Вера Васильевна... Сначала она поссорила вас с Бережецким, а потом научила его поднять именно маленькое и ничтожное дело. Из большого процесса вы еще могли вывернуться, и даже вывернуться с некоторою помпой, а грязненькаго маленькаго дела присяжные вам не простят... В этом вся суть. Общественное мнение против вас тоже на этом основании... Бережецкий продолжает бывать у Войводов и, вероятно, получает надлежащия инструкции, как поступать дальше. Еще раз: берегитесь Веры Васильевны, как огня. Ваш доброжелатель". -- Да, недурно!..-- пробормотал Матов, обращаясь к стоявшей в дверях Парасковье Асафовне.-- Вот что, старушенция, дайте-ка мне из буфета графин водки... -- Голубчик, Николай Сергеич... -- Не разговаривать!.. В буфете произошла настоящая борьба между теткой и племянницей. Ольга Ивановна старалась вырвать из рук старухи графин и кричала: -- Не позволю у себя в доме скандалы строить!.. Я при собственном капитале и ничего знать не хочу! Он напьется и зарежет меня... -- Оля, ведь он твой муж. Как ты смеешь препятствовать!.. -- Какой он муж! У него женой теперь подсудимая скамья. Отлились, видно, мои слезы... -- Оля, побойся Бога!.. На шум голосов вышел Матов, молча вырвал графин из рук жены и ушел с ним к себе в кабинет. -- Я тебя завтра же прогоню!-- шипела Ольга Ивановна. -- Меня? Ну, это уж невозможно... Кроме паперти, мне и итти некуда... Тоже скажет! Матов ходил в кабинете из угла в угол и пил водку рюмка за рюмкой, ничем не закусывая. Он сбросил сюртук, сорвал душивший его галстук и разстегнул жилет. -- Да, недурно!..-- повторял он одну и ту же фразу, повторяя в уме анонимное письмо.-- Доброжелатель... Ха-ха!.. Очень недурно'.. Кругом все доброжелатели. О, милые люди, как вы все ошибаетесь!.. Нет, Матова не так-то легко похоронить! Когда Матов выпил пол-графина, у него явилась мысль: а что, если этот "доброжелатель" прав? Ведь все возможно... Водка сегодня не пьянила Матова, как он ни старался напиться. -- Верочка, ужели и ты?-- думал он вслух.-- Другие, по-своему, может-быть, и правы... Но все эти "другие" не стоят твоего мизинца. Ах, Верочка, Верочка!.. Потом Матов вспомнил о сегодняшнем обяснении Анненьки, и ему стало жаль бедную девушку, помещавшую свой капитал совсем не в том балке. А ведь какая она хорошая, сколько в ней нетронутых сил и такой хорошей жажды жизни!.. Как она мило разсердилась, когда он так глупо засмеялся. В такие моменты женщины не выносят смеха... Поведение жены, анонимное письмо, поцелуи Анненьки, любовь к Вере Васильевне -- все перепуталось в голове Матова, по мере того, как графин пустел все больше и больше. Кончилось тем, что он взял ручное зеркало и долго разсматривал свою красную физиономию с помутившимися от водки глазами. -- Бедный, погибший "общий любимец публики"!..-- проговорил он наконец.-- Даже оправдание тебя не спасет, несчастный!.. Он заснул, не раздеваясь, и во сне опять ехал с Анненькой, которая опять целовала его и шептала свои признания, как сумасшедшая, причем ея лицо постоянно менялось.
XXVII.
Ольга Ивановна остановилась на мысли о "своем капитале" и больше ничего не хотела знать. С Парасковьей Асафовной у нея по этому поводу велась самая ожесточенная война. Старуха упорно держала сторону Николая Сергеича и доказывала с наивною уверенностью, что он даже и не может быть виновным. -- А вот на суде-то все и разберут,-- повторяла Ольга Ивановна:-- кто чего стоит, тот то и получит. -- Ну, про суд-то еще старуха на-двое сказала,-- спорила Парасковья Асафовна.-- Как они смеют, безстыдники, этакого человека судить? Николай Сергеич вокруг пальца их обернет... А тебе, Ольга, как будто и непригоже такия слова говорить: не чужой он тебе, Николай-то Сергеич. -- Был муж, а теперь никто. Может, его на каторгу сошлют, так я-то при чем тут? -- От тюрьмы да от сумы, милая, не отказываются... -- У меня свой капитал: муж сам по себе, а я сама по себе. -- Как же ты будешь жить? -- А так, на соломенном положении. -- Ну, и будешь ни два ни полтора... -- И буду ни два ни полтора. Не одна я такая-то... -- Ох, слабое женское дело, Ольга... Сегодня одна, завтра одна, а потом и пожалеешь совсем чужого мужчину, да еще какого-нибудь брандахлыста, в роде Щепетильникова. Ведь чаем его поила года с два, одного сахару сколько извела, а он вон что придумал... Правду старинные люди сказывали, что, не поя, не кормя, ворога не наживешь... -- У вас, тетенька, все виноваты. Очень уж сладок вам Николай-то Сергеич, ну, и живите с ним сами, да еще дядюшку Артемия Асафыча прихватите. Полная акварель и выйдет. -- Ах, Ольга, Ольга... -- Что же, по-вашему, я должна кормить мужа, как убогаго? Теперь отдали его под суд, практики не будет, а денег у него не бывало; ну, и пусть идет к дядюшке Артемию Асафычу, который ему деньги на игру давал. Заодно уж им расчет иметь... А у меня, слава Богу, свой капитал! Артемий Асафыч точно подслушивал эти переговоры и в одно прекрасное утро заявился собственною персоной, пробравшись через кухню черным ходом. Он имел какой-то умиленный вид, как человек, который пришел на исповедь. Парасковья Асафовна так и ахнула, а Ольга Ивановна встретила гостя без всякаго движения чувств, точно так и должно было быть. -- Вот я пришел-с,-- виновато повторял Артемий Асафыч, приглаживая волосы на Голове и поправляя косынку на шее.-- Да-с, пришел-с... Потому как и мы имеем совесть, и при этом добрый я человек. Можно сказать, единственно от своей собственной доброты страдаю... Уели меня приказные люди! -- Так, так,-- поощряла Парасковья Асафовпа.-- Совет добрый, только твоя доброта вышла хуже воровства... Есть у тебя стыд-то, змей? -- Любезнюющая сестрица, даже весьма вы ошибаетесь, потому как я поверил злым людям -- и только-с. Обидно мне показалось, что Николай Сергеич обобрали у меня все деньги и сами же начали меня избегать, даже в том роде, как будто гнушались... -- Что же ты теперь думаешь делать, добрый человек?-- спрашивала Ольга Ивановна. -- А уж как Бог-с! -- Придется, видно, тебе кормить Николая Сергеича. Будет, я его покормила, а теперь твоя очередь. -- Что же, могу соответствовать, племянница. Мой грех -- мой и ответ. Я, можно сказать, в остервенение зверства пришел и готов-с... -- На словах-то ты, как гусь на воде,-- язвила Парасковья Асафовна, хотя ей и нравилось все, что говорил "змей". -- Бери всего, какой есть мой муженек,-- предлагала Ольга Ивановна, продолжая сохранять спокойствие.-- У меня свой капитал, как-нибудь обернусь и без мужа... -- Что же-с, могу-с,-- смиренно соглашался Артемий Асафыч. -- Вещей-то у него своих не очень много,-- продолжала Ольга Ивановна,-- так я тебе их пришлю... Тятенька не для того мне капитал оставлял, чтобы подсудимаго мужа прокармливать. -- Даже с удовольствием всегда приму Николая Сергеича, ежели они пожелают-с,-- соглашался Артемий Асафыч.-- Что есть и чего нет, значит, все пополам... "Да не змей ли!-- изумлялась про себя Парасковья Асафовна.-- Ведь улестит и меня, старуху... Вот человек тоже навязался!" Матов почти не выходил из кабинета, и Ольга Ивановна злорадствовала по этому случаю, что и высказала дяде. -- Ступай, утешай Николая-то Сергеича! Запали у него все пути-дороженьки. Раньше-то отбоя от гостей не было, а сейчас вышел от ворот -- поворот. Дружкам-то-приятелям, видно, до себя, а он сиди да посиди со своей одной головой... Прежде-то с женой было скучно, а теперь и жене бы рад, а жена не рада... -- Не имею смелости, Ольга Ивановна, чтобы к Николаю Сергеичу глаза показать,-- обяснял Гущин.-- Совесть мучает, и даже весьма-с... Артемию Асафычу, действительно, жилось тошно, и он начал бывать у Матовых чуть не каждый день. Парасковья Асафовна почти примирилась с ним, хотя и сердилась на свою женскую слабость. Ольга Ивановна, действительно, решила выгнать мужа и сделала бы это, если бы неожиданно не приехал сам Лихонин. Сибирский магнат был необыкновенно вежлив и обворожил Ольгу Ивановну своим обращением. -- Заехал навестить Николая Сергеича,-- обяснял он, играя пенснэ.-- Слышал, что он не совсем здоров. -- Нет, кажется, ничего особеннаго... Лихонин просидел в кабинете Матова битый час, и Ольга Ивановна, подслушивавшая у дверей, только удивлялась, что они все время проговорили о самых пустяках. Стоило за этим приезжать! Из других знакомых бывал старик Войвод, котораго Ольга Ивановна уже окончательно не понимала. Ему-то какая печаль? Сидел бы дома да караулил жену, дело-то лучше бы было, а то еще как раз сбежит с тем же Николаем Сергеичем. Парасковья Асафовна тоже ничего не понимала, хотя ей и нравилось, что Войвод никакого вида не показывает ни относительно жены ни относительно Николая Сергеича, -- По городу-то во все колокола про Веру Васильевну звонили,-- обясняла она племяннице,-- а муж-то будто и слыхом не слыхал, не так, как ты. Домашнюю-то беду не в люди тащить. Войвода возмущало то озлобление, с которым сосногорское общество отнеслось к бывшему общему любимцу. Все, точно наперерыв, старались выместить на нем затраченныя напрасно увлечения. Он защищал Матова в клубе и убедился, что неистовствовали главным образом добрые люди, как старик Ерохин. Получалась одна из наглядных несообразностей общественной психологии. Вера Васильевна ничего не знала об этих визитах мужа к Матову. Прямым следствием появления в матовском доме Лихонина было то, что появился и доктор Окунев. -- Забыл ты нас совсем, отец,-- корила его Парасковья Асафовна.-- Так бы и померли без тебя... Доктор имел немного виноватый вид, хотя и старался держать себя непринужденно. Он посидел в столовой, поговорил о погоде и все посматривал, не войдет ли Матов. -- Куда Аннушка-то запропала?-- поддерживала разговор Парасковья Асафовна.-- Слыхом не слыхать и видом не видать... -- Что-то ей нездоровится,-- уклончиво ответил доктор. -- Чего бы, кажется, по девичьему делу нездоровиться... -- Случается... Ольга Ивановна угрюмо молчала "Прискочил все выведать, чтобы потом разнести по всему городу,-- соображала она.-- Вот как лебезит... Ох, уж эти друзья да приятели!" Матов, наоборот, очень обрадовался доктору и долго жал его руку. -- Ну, что новенькаго в городе?-- спрашивал он.-- Я ведь нигде не бываю... Знаете, как-то неловко. -- Пустяки! У вас есть старые друзья, Николай Сергеич, которые и останутся друзьями. -- Благодарю. Признаться, мне и самому как-то не хочется никуда показываться, пока не кончится это дело. Доктор вынес из этого визита одно: именно, что Матов пьет фельдфебельским запоем и, вероятно, напивается на ночь каждый день.