XXVIII.
Первыя испытания для Матова начались с повестки от следователя. Следователь был еще совсем молодой человек, котораго он встречал иногда в клубе и в театре. Появление Матова в камере вызвало немую, очень неловкую сцену. Молодой человек очень смутился главным образом тем, как ему не подать руки знаменитому адвокату. Матов постарался сам, вывести его из этого неловкаго положения и, в качестве опытнаго юриста, помог вести следствие. Под конец допроса следователь вошел в свою роль и даже мог смотреть Матову прямо в глаза. Но самый скверный момент наступил, когда появился для перекрестнаго допроса нотариус Семибратов, потерявший всякое самообладание. Он был бледен и плохо понимал вопросы следователя. Вместе с трусостью, у него явилось скромное желание выгородить себя за счет Матова, очевидно, по заранее составленному плану. Вообще получалась нелепая и глупая сцена. Чтобы не затягивать дела, Матов давал показания от чистаго сердца и ничего не утаивал. Да, вексель был составлен от имени слепого и подписан не им, слепым, а посторонним лицом. Ошибка нотариуса заключалась в том, что он заочно подтвердил этот документ, потому что из-за каких-то несчастных полуторых сот рублей не стоило ехать куда-то на край города. -- Моя вся вина в том, что слепо верил господину Матову,-- повторял нотариус.-- Я даже не имел права не верить ему, как присяжному поверенному... Ссмибратов был отпущен первым и дождался, когда кончился допрос Матова. -- Все погибло!..-- повторял он с отчаянием.-- Вы меня погубили, Николай Сергеич. -- Это еще будет видно, кто и кого погубит. По моему мнению, нам решительно не следует ничего скрывать, потому что ведь будет продолжение следствия на суде.-- Думаю, что вас обвинят в небрежности -- и только. Все-таки Матов почувствовал себя скверно, когда вернулся домой. Он сердился на самого себя, что начинает волноваться. Сколько через его руки прошло всякой уголовщины, и он удивлялся, как его клиенты, умевшие делать большия преступления, запутывались в каких-нибудь пустяках, именно благодаря только потере душевнаго равновесия. Ему лично совсем не хотелось повторять ошибок других. Но странно, что его мысли начали делать непонятные скачки. Сначала он был убежден, что дело не будет принято судом, и все ограничится одним скандалом; потом он начал сомневаться, а когда дело поступило в суд,-- явилось сомнение, что его могут обвинить и даже очень просто. Самое скверное было то, что все эти мысли без конца повторялись и получали мучительный характер. А тут еще вынужденное одиночество, когда самые ничтожные пустяки принимали особенную яркость и освещались неожиданно с новых сторон. Получались совершенно нелепыя и даже обидныя комбинации. Особенно тяжело было по вечерам, когда стихал дневной шум. Матов по целым часам шагал по своему кабинету или старался убить время за чтением какого-нибудь романа. Между прочим, он быстро усвоил себе привычку к вечеру напиваться, то-есть напиваться относительно, как пьют все приличные люди. Голова делалась как-то свежее и настроение лучше. В одну из таких подбодренных вином минут Матов решил ехать к Вере Васильевне и обясниться. Кстати, предлогом служило и полученное им анонимное письмо. К счастью, и Войвода не было дома. Он уехал на свои промыслы, и Вера Васильевна скучала одна. -- Вы хорошо сделали, что заехали,-- говорила она немного усталым голосом, очевидно, думая совсем о другом.-- Кажется, мы не видались Целую вечность... -- Недели две, не больше... -- Да, да, когда вы уехали с Анненькой... Скажите, пожалуйста, что с ней сделалось? -- Вот уже не умею сказать, Вера Васильевна. Как-то приезжал Евграф Матвеич, а я не догадался его спросить. -- Какой вы безсовестный... -- Я?! -- Да, вы... Бедняжка совершенно измучилась, и мне ее от души жаль. Матов только теперь вспомнил про ночную сцену с Анненькой,-- она как-то совсем выпала у него из головы. Да, совершенно забыл... Это было просто возмутительно. Конечно, серьезнаго значения в разыгранной Анненькой сцене не было и не могло быть, как был уверен Матов, но все-таки ему следовало что-то такое предпринять, просто наконец быть вежливым. -- Вы не договариваете, Вера Васильевна...-- заметил он. -- Могу и договорить, если желаете... Как вы думаете, осудят вас или нет? -- Осудят... -- Вот видите, я то же думаю. Да... Ольга Ивановна... -- Я понимаю: развестись с Ольгой Ивановной и жениться на Анненьке, которая из любви охотно пойдет за мужем и в места не столь отдаленныя? Кажется, я так понял вас, если не ошибаюсь? -- Да, вы угадали... Разговор происходил в гостиной, освещенной матовым фонарем. Вера Васильевна сидела в глубоком кресле, и Матову трудно было разсмотреть выражение ея лица. Как он хорошо изучил вот эту гостиную, до последней мелочи, и как хорошо чувствовал себя именно здесь. Она, в свою очередь, тоже наблюдала за Матовым и сердилась, что не находит в нем и следов уныния, а даже какую-то особенную бодрость. Что это за человек, в самом деле?.. Неужели он опустился настолько, что даже не сознаёт собственнаго безвыходнаго положения, а главное, не чувствует позора? -- Что же вы думаете делать в случае осуждения?-- спросила Вера Васильевна после длинной паузы. -- Пока, конечно, трудно сказать, но в общих чертах у меня составляется некоторый план... -- Именно? -- Меня лишат, прежде всего, моего профессиональнаго куска хлеба, и придется устраиваться по-новому... Матов подвинулся совсем близко к Вере Васильевне, взял ее за руку и заговорил с одушевлением: -- Знаете, Вера Васильевна, я не солгу, если скажу, что я даже рад буду своему осуждению. Да... Русский человек -- существо, безхарактерное, и обстоятельства делают из него, что угодно. Мне не нужно обяснять нам, что я здесь дошел до... до... как выразиться повежливее?.. до свинства. Извините за выражение... Да, так я начинаю думать даже с удовольствием, когда волею судеб должен буду оставить Сосногорск. Мне рисуется новая обстановка, новые люди, новая жизнь... -- И собственное исправление? -- Да...-- уверенно ответил Матов.--Ведь образования у меня не может отнять никакой суд. Поступлю на службу куда нибудь в самую глушь, на золотые промыслы... Он поднялся и заходил но комнате. -- Жизнь отшельника...-- засмеялась Вера Васильевна.-- Да, чуть то поэзия! Право, можно позавидовать... -- У человека всегда остается надежда... -- Надежда -- женщина... -- И очень недурная женщина. -- Которая всегда обманывает? -- И все-таки остается при вас... -- Есть еще счастливая звезда,-- задумчиво проговорила Вера Васильевна.-- У меня есть некоторое суеверие, и я, например, верю в счастливую звезду. У одних она есть, как у вас, а другие имели несчастье родиться под каким-нибудь неудачным созвездием, как я. Об анонимном письме Матов вспомнил только в передней и передал его Вере Васильевне. Она взяла письмо, взглянула на подпись и на почерк и сказала: -- Я могу безошибочно назвать автора, а также и приблизительное содержание. У этого анонимнаго послания были уже предшественники... Одним словом, упражнение милейшаго Евграфа Матвеича, который предостерегает вас относительно моей особы, как виновницы вашего процесса. Да? Матов только развел руками, а она вернула ему письмо, не читая. -- Всякое повторение скучно и обличает недостаток таланта,-- с больной улыбкой заметила она.-- Мне жаль милаго старика, который затрачивает энергию совершенно непроизводительно...