VI.
Еще из передней донесся знакомый всем неудержимый хохот, а потом уже появился низенький, толстенький, розовый, беззубый и лысый, как бильярдный шар, старичок. Это был последний отпрыск гремевших когда-то на всю Сибирь богачей Рудометовых, наживших десятки миллионов на первых таежных золотых промыслах. Миллионеры-родоначальники давно умерли, а их наследник, Нил Васильич, проживал остатки. Как все богачи-сибиряки, а особенно наследники этих богачей, последний из Рудометовых отличался большими странностями,-- не носил шубы, избегал женщин, жил в своем громадном доме отшельником и постоянно хохотал. -- А вот и я... да, я... х-хе,-- заявлял он, появляясь в гостиной.-- Куда другие, туда и я... Х-хе... Незваный гость, говорят, хуже татарина. -- Милости просим, я очень рад, Нил Васильич,-- с особенной ласковостью говорил Войвод, осторожно поддерживая гостя под локоть, точно он был наполнен какой-то драгоценной жидкостью, готовой пролиться каждый момент.-- Давненько мы не видались... -- Вот, вот, именно... Х-хе! С дамами он раскланялся издали и постарался улизнуть в столовую, откуда доносились голоса. Самгин разговаривал с хозяйкой и даже хлопнул ее по коленке своей затекшей рукой, точно с обрубленными, короткими пальцами. -- Матушка, Вера Васильевна, уважьте насчет кваску,-- умолял он хриплым баском.-- Вот как изморился... Легко сказать, третью неделю с образованными господами канитель развожу. Когда горничная Дуня подала стакан квасу, Самгин выпил его залпом и бросил на поднос десятирублевую ассигнацию. Вера Васильевна вся вспыхнула и довольно строго заметила: -- Так нельзя, Евтихий Парфеныч. Вы портите прислугу. -- Я сам весь испорченный, голубушка. Места живого нет. Марк вытянулся у дверей и не спускал глаз с Самгина. Вот это так человек -- озолотит. Не то, что другие прочие, как Бережецкий, из которых двугривеннаго не выколотишь. Когда Самгин отошел от дам и направился в столовую развалистой, тяжелой походкой, Марк бросился к нему с такой поспешностью, что чуть не сбил его с ног от усердия. -- Да ты белены обелся, деревянный чорт!-- обругал его Самгин. -- Не прикажете ли кваску, Евтихий Парфеныч? К дамам подошол Бармин и начал какой-то салонный разговор, но Анненька его перебила: -- Вы опять будете играть, Максим Максимыч? -- Я нынче совсем не играю...-- сухо ответил Бармин, закручивая шильцем усы.-- Давно бросил... -- Знаю я вас... Вера Васильевна отнеслась к этому гостю довольно сухо и неприветливо. -- Мне кажется, что я где-то вас встречал,-- говорил он, в упор глядя ей в лицо. -- Очень может быть. Анненька, вы займите мосье Бармина, а мне нужно распорядиться по хозяйству. Бармин проводил улыбавшимися глазами сердитую хозяйку и, как ни в чем не бывало, проговорил: -- Анна Евграфовна, вас папа ищет. -- А вас жена дома ждет,-- отрезала Анненька. Бармин был женат на богатой старухе, и это было его больным местом. Он круто повернулся на каблуках и уже на ходу ответил грубиянке: -- Я вам это припомню, сударыня... -- Ах, страшно! Сейчас упаду в обморок... Появление новых гостей вызвало продолжение обеда на сибирский манер, т.-е. подавали разныя импровизированныя блюда, закуски, чай, кофе; Бережецкий уехал, сославшись на какое-то распорядительное заседание в своем суде. А новые гости, по всем признакам, засели плотно. Проигравшийся давеча в кабинете Галстунин метал банк на обеденном столе, что придавало игре вид случайной послеобеденной забавы. Первым понтером оказался хохотавший Рудометов, сначала ставивший по двугривенному, а потом спрятавший под салфетку сторублевую ассигнацию. -- Бита!..-- радостно крикнул Щепетильников, следивший за игрой с замирающим сердцем. "Последний из Рудометовых" в мире карточных игроков служил своего рода запасным фондом, к которому обращались все проигравшиеся, чтобы поправиться и "переменить руку". Старик всегда проигрывал никак уверяли картежные статистики, таким образом прохохотал тысяч триста. Он играл так, совершенно зря, чтобы не портить компании. -- Ну, пошла пильня в ход,-- хрипел Самгин, махнув рукой на игроков. Войвод делал вид, что не обращает внимания на игроков, и, в качестве любезнаго хозяина, занимал новаго знакомаго, т.-е. Бармина. Разговор шел вполголоса и для посторонняго человека мог показаться странным. -- Ну-с, как дела?-- спрашивал Войвод, улыбаясь. -- Получил вчера телеграмму... Лихонин выехал из Томска... -- Это верно? -- Как в аптеке... -- Отлично... Мы должны продолжать комедию новых знакомых. Да... Кстати, будь осторожен с Верочкой... Ты ее давеча чем-то разсердил. Знаешь, с женщинами необходима осторожность. Ах, если бы Лихонин приехал... Нужно соорудить обстановочку. -- Распопов выехал в Тобольск, чтобы случайно встретиться с ним на пароходе... А здесь нам поможет Бухвостов, помните,-- кабацкий миллионер? -- Гм... да... Распопов...-- думал вслух Бойвод.-- Как бы он не зарвался с своим характером. -- Ничего... Он у нас сейчас в руках. У него нет ни гроша, и я выдал ему под будущий выигрыш некоторую сумму. Заметив подходившаго осторожно доктора, они заговорили о каких-то пустяках, как говорят в первый раз встретившиеся люда. Потом Бойвод подсел к Самгину и начал разсказывать какой-то смешной анекдот,-- это была его специальность, и в ней он не знал соперников. Матов давно поджидал Веру Васильевну, но она долго не показывалась. Он перешел из гостиной в маленький будуар, присел на диванчик и задумался. На столике лежала желтенькая книжечка какого-то французскаго романа. Очевидно, Вера Васильевна отдыхала в этом уютном уголке. Да, о чем она думала, вот сидя здесь?.. А как она бывает хороша, когда задумается и чуть-чуть сдвинет брови. "Где у меня были глаза?-- думал он с тоской.-- Просмотрел такую женщину... Дурак, дурак и еще раз дурак!.." Он даже как-то испугался, когда поднял голову и увидел, что Вера Васильевна стоит в дверях и наблюдает его. -- Вера Васильевна... -- Я, кажется, помешала вам отдыхать? -- Нет, ради Бога, не уходите... Присядьте на минутку, мне так много нужно сказать вам... -- Да? А я кстати очень устала. Она села на диван, откинувшись на спинку. Он стоял перед нею, не зная, с чего начать. -- Продолжайте, Николай Сергеич. Я слушаю. Он провел рукою по волосам, присел на кресло и заговорил сдавленным голосом, подбирая слова. -- Мне давно хочется поговорить с вами по душе, а вы точно избегаете меня... да... Вам, вероятно, знакомо, Вера Васильевна, это странное состояние, когда мысленно следишь за человеком, за каждым его шагом, и уже в воображении продолжаешь редкия встречи, непочатые разговоры, недоконченныя общия мысли. Вас это преследует, это наполняет вас, мучить, радует и опять мучит. С любимой женщиной входит и уходит счастье... -- Мне только остается позавидовать вашей жене, Николай Сергеич. -- Зачем вы так отвечаете? Ведь вы отлично понимаете, что я говорю о вас... Да, о вас. Когда я остаюсь один в своей рабочей комнате, ваша тень ее наполняет, когда я работаю -- вы стоите около меня, я тысячи раз повторяю про себя каждое ваше слово. -- Как жаль, что вам приходится иметь дело с тенями! Ваш идеал, к сожалению, неумолимо прикован вот здесь. Цветы вашего красноречия падают на холодный камень, и вы напрасно только тратите время. -- Опять не то... Это не вы говорите, это говорят другой человек. О, как отлично я вас знаю и понимаю малейшее ваше движение... Да и я совсем не тот, каким вы меня представляете, и этот другой теперь перед вами. Она с больной улыбкой посмотрела на него и, покачивая годовою, проговорила: -- Ник, Ник... Он бросился к ней, схватил руку и покрыл поцелуями. Она оставалась равнодушна и не старалась освободить руку. -- Верочка... -- Тс!.. Тише... Верочки больше нет, Верочка умерла. Да, давно и мучительно умерла. Зачем же вызывать агонию? Вы не пощадили даже слова, которое когда-то дала вам сама любовь, и вас теперь величает Ником каждый пьяный забулдыга. Поймите,-- это мое имя, я так называла вас когда-то... Есть известное уважение даже к могильным плитам, а ведь это живое слово. Матов сидел, опустив голову., -- Я не обманываю себя,-- продолжала Вера Васильевна, волнуясь все сильнее.-- Я вошла в свою роль... жены игрока... Эту тайну вы, конечно, знаете, или, по меньшей мере, догадываетесь о ней. А есть вещи, о существовании которых вы не догадываетесь... Она сама подвинулась к нему и заговорила совсем тихо: -- Да, есть... Я вас любила и... и люблю сейчас... Ни одного движения, а то я уйду. Да, я вас люблю, но я говорю о другом человеке... тот Ник всегда со мной, как создание моего воображения. -- Казните до конца... -- Если бы вы понимали меня, то не сидели бы здесь. -- Я ухожу... Он поднялся, но она заставила его сесть -- Еще одно слово... Для других обманутых женщин остается призрак утешения в том чувстве ненависти, которое питают к счастливым соперницам, а у меня даже этого нет. Моя соперница -- ея величество публика... Она вырвала вас и унесла на другой берег. Вы взяли от жизни все и теперь, как пресытившийся человек, захотели невозможнаго: вернуть старое. Наступила неловкая пауза. Он не двигался. Она точно проснулась и проговорила: -- Что же вы сидите здесь? Зачем? В следующий момент она обняла его, притянула его голову к себе и шептала в каком-то полусне: -- Вот эту голову я любила... Да, и волосы и глаза... Я не подозревала, что этими глазами на меня смотрит несчастье. Она быстро поцеловала его в лоб и исчезла, как тень. Он сделал несколько шагов к двери, остановился и, схватившись за голову, проговорил: -- Это какая-то бешеная комедия... Милая, милая, милая!.. Он вышел из будуара, пошатываясь. Его уже разыскивал доктор. -- Куда это вы пропали, Ник? Матов взял доктора за пуговицу сюртука и проговорил: -- Милый доктор, вы знаете, как я вас люблю, а поэтому не называйте меня Ником... -- Вы считаете это амикошонством? -- Нет... Так, фантазия... -- Хорошо, хорошо... А знаете последнюю новость: Войвод сейчас купил у Самгина прииск и выдал задаток. Да, без всяких документов, прямо на честное слово. -- Да?-- удивлялся Матов, ничего не понимая. -- Знаете, я даже начинаю переменять о нем свое мнение. Значит, у него есть деньги, если он может их бросать, а если есть деньги, то человек легко может прожить и без обмана... Не правда ли? -- Да, да... А где Анненька, доктор? -- Ах, Боже мой, в самом деле, где она? И чудак полетел в столовую, где Анненька сидела за самоварчиком и помогала хозяйке разливать чай. Когда вошел Матов, девушка посмотрела испытующе на него и шепнула побледневшей Вере Васильевне: -- Вы, кажется, забыли, что должны мстить? -- Нет, я уже начала...
VII.
Гости, по провинциальному обычаю, засиделись долго, чем особенно возмущался Марк. -- Легко сказать, вторую дюжину шампанскаго обихаживают,-- жаловался старик Гущину.-- Как квас, так и хлещут. Конечно, наш барин великатный, ему и теленка приведи, так он, ежели для компании, и теленка шампанским накатит, пока в коже места хватит. Другому бы гостю в пору бы и не пить... Ей-Богу! Другой и скусу в нем не понимает, а так сосет, зря... -- Это ты на мой счет?-- догадался Гущин.-- А ежели Иван Григорьич сам подливает? Давеча пристал ко мне, как с ножом к горлу. -- А вы бы приняли стаканчик, пригубили да в сторонку его и отставили,-- он бы и полон был. Ведь по шести рубликов бутылочка, а у вас, Артемий Асафыч, с непривычки от него будет только одна кислая отрыжка и больше ничего... По себе знаю, когда приходится после господ допивать бутылки. -- Ничего ты не понимаешь!-- озлился Гущин.-- Мне ваше-то шампанское вот где сидит.... Он указал на затылок и даже прищелкнул языком. -- Может, я за каждый стаканчик по сотельному билету заплатил... да... А ты: отрыжка. Вот это так отрыжка вышла... -- А послушали бы меня давеча, ушли в куфню,-- оно бы и вышло наоборот. -- А ежели я добрый человек? Карахтер такой проклятый... Никак не могу отказать: не, вырезай из спины ремень. Войвод продолжал разыгрывать роль гостеприимнаго хозяина и не прикоснулся к картам. Матов поставил три раза на одну карту и, против обыкновения, выиграл. -- Скверная примета,-- пошутила Анненька. -- А я не буду играть,-- вот и будет хорошо. Хохотавший все время Рудометов успел проиграть Галстунину рублей двести, и Войвод поморщился. Он не выносил, чтобы в его доме кто-нибудь проигрывал большия суммы. Гости разошлись вдруг, потому что Самгин заснул, сидя за столом. Войвод осторожно его разбудил. -- А?.. Что?-- бормотал старик спросонья.-- Давай счет... Сколько с меня следует? Самгин так привык платить за всех, что вообразил себя где-то в трактире, а хозяина принял за услужающаго. -- Ах, волк те заешь!-- бормотал он, почесывая затылок.-- Надо домой, братцы... Провожавший его Чагин просидел молча все время и все время только пил, точно вливал рюмку за рюмкой водку, коньяк и ликеры в какое-то подполье. Спирт уже не действовал на него, и он оставался таким же бледным, как и пришел. Все разом поднялись и гурьбой повалили в переднюю. Остались только доктор с Анненькой. Доктор боялся, что Щепетильников будет провожать, и хотел выиграть время. Вера Васильевна выглядела такой усталой и с трудом поддерживала разговор. -- Скоро Матов устроит нам фестиваль,-- разсказывал доктор,-- так вы, Вера Васильевна, непременно должны быть. -- Папа, какой ты странный,-- перебила его Анненька.-- Приглашаешь гостей в чужой дом... -- Да ведь мы живем здесь, Вера Васильевна, одной семьей,-- обяснял доктор.-- Случается и так, что прямо завернешь вечером куда-нибудь на огонек. Увидишь в окнах огонь, значит, хозяева дома, ну, и завернешь. -- Я давно собираюсь сделать Ольге Ивановне визит,-- успокоила его Вера Васильевна. Когда гости ушли, Войвод отправился к себе с кабинет и позвонил. На звонок явился Марк. -- Чего изволите, Иван Григорьич?-- несколько заплетавшимся языком спрашивал старик, напрасно стараясь сохранить равновесие. -- Сначала я изволю переодеться, а потом... Ты зачем взял давеча деныи у Гущина? -- Я-с... ей-Богу-с, Иван Григорьич... -- Ну, так заметь это: я не люблю... Марк, помогая барину раздеваться, все встряхивал головой. -- Оставь меня и убирайся!-- строго заметил барин -- От тебя водкой на три версты разит. Накинув халат из бухарскаго шелка, Войвод присел к письменному столу, чтобы подвести дневной итог. Это было его неизменной привычкой. Он развернул бумажник, положил записную книжку рядом и в уме принялся делать какия-то хозяйственныя вычисления. -- Бармину выдано триста рублей да проиграно восемьдесят... сорок... сто двадцать три рубля... гм... Эти расчеты были прерваны появившейся в дверях Верой Васильевной. Она тоже успела переодеться в утренний серый капот, отделанный синим шелком. -- Я тебе не мешаю, папа? -- О, нет, моя дорогая... Я сейчас... Вера Васильевна уютно поместилась в глубоком кресле и терпеливо задала, когда муж кончит свои итоги. -- Папа, у меня к тебе есть просьба. -- Просьба?-- машинально повторил Войвод, пряча бумажник и книжку в письменный стол.-- Я к твоим услугам, крошка. Он подошел к ней, обнял, поцеловал в лоб и проговорил: -- Какой у нас сегодня усталый вид... Ты могла бы уйти спать раньше, если бы не эта дурочка Анненька. Знаешь, она мне начинает даже нравиться... в ней есть что-то такое -- непосредственное, нетронутое. -- Папа, я тебя никогда ни о чем не просила,-- перебила его Вера Васильевна, не слушая. -- Ну, в чем же дело? Ты уж очень торжественно начинаешь. Вперед могу сказать: все будет исполнено. -- Вот и отлично,-- обрадовалась она.-- Какой ты милый... Знаешь, что? Уедем отсюда... -- Непременно уедем,-- согласился Войвод, никогда не споривший с женой.-- Да, да... -- Папа, миленький... Завтра же уезжаем? Да? Она бросилась к нему на шею и принялась целовать. Он гладил ея волоса, любуясь порывом. -- Знаешь, крошка, я начинаю догадываться, в чем дело...-- ласково проговорил он, разнимая охватившия его шею теплыя руки.-- Кстати, я позабыл тебе показать один документ, который, кажется, относится именно к этому делу. Он достал из стола бумажник, порылся в бумагах и подал жене небрежно смятое письмо. Она обратила прежде всего внимание на подпись, где стояло одно слово: "Друг". -- Анонимное письмо?-- неприятно изумилась она. -- Что делать: провинция. Царство сплетен... Прочти! Письмо было коротко: "Вам пишет человек, который желает искренно добра как вам, так особенно вашей жене. Она еще слишком молода и стоит на пороге... Как муж, вы должны предупредить несчастье. Матов, конечно, прекрасный адвокат и общий любимец публики, но вам следует его удалить. Пока еще ничего серьезнаго нет, по за будущее никто не может поручиться. Друг". У Веры Васильевны перед глазами пошли темные круги, когда она пробежала письмо. Это был формальный донос, значит, за ней кто-то следит, значит, у нея есть какой-то неизвестный враг... Что же это такое? За что? Она покраснела и со слезами на глазах проговорила: -- И вы верите этой... этой гадости? -- Ах, какая ты глупая, Верочка! Я даже забыл о письме, если бы ты не заговорила об отезде. Затем, ты совершенно напрасно так волнуешься... Я, конечно, уничтожил бы это дурацкое письмо, чтобы не тревожить тебя пустяками, но дело в том, что его писал... Ну, догадайся, кто? -- И не желаю догадываться... Завтра же уезжаем, папа! -- Представь себе, что это упражняется наш милый доктор... Я в этом убежден. А разве можно сердиться на такого чудака? По-своему, он желает нам добра -- и только. Вера Васильевна молчала, кусая губы, а потом проговорила: -- Существует поговорка, что нет дыма без огня... А если этот неизвестный "Друг" окажется правым? -- Верочка, что ты говоришь? -- В каждом деле нужно прежде всего предусматривать его дурную сторону, как ты любишь говорить. Войвод прошелся несколько раз по кабинету, стараясь подавить охватившее его волнение. Вера Васильевна следила за ним глазами и вздрогнула, когда он вдруг остановился перед ней. -- Знаешь что, моя дорогая,-- заговорил он убежденно:-- я верю тебе безусловно... да... И если бы я увидел собственными глазами, что ты мне изменяешь, я не поверил бы собственным глазам. Да это и невозможно, моя хорошая... Ведь ты знаешь, что в случае чего я сумею устранить самого себя, как бы это ни было мне больно, но только была бы счастлива ты. А там счастья не может быть, где кроется обман, поверь мне... Да, я тебя не стесняю и только прошу об одном; не ставь меня в глупое положение обманутаго мужа, а своевременно предупреди: "Папа, разойдемся..." Она опять обняла его и радостным шопотом повторяла, точно старалась уверить самоё себя: -- Милый папочка, никогда этого не будет... Одного тебя люблю, потому что ты один на свете понимаешь меня, понимаешь каждое мое движение, и я чувствую себя точно в плену... Ведь в рабстве есть своя прелесть... Я желаю быть твоей рабой!.. Она и шакала и смеялась сквозь слезы, и опять повторяла: -- А все-таки мы уедем из этого противнаго города... завтра же уедем... -- Завтра уехать неудобно, крошка,-- говорил Войвод таким тоном, каким говорят с переставшими капризничать детьми, только по инерции повторяющими какую-нибудь одну фразу.-- У меня здесь есть одно дело... -- Ах, я не хочу, не хочу знать твоих дел, то-есть карт! Ведь все думают, что ты живешь картами, и я могу подумать то же самое... -- Не следует мешаться в наши мужския дела. Впрочем, могу сказать тебе новость: я хочу попытать счастья в золотом деле и сегодня купил у Самгина прииск за четыре тысячи. Вера Васильевна отнеслась к этой покупке совершению равнодушно и только проговорила: -- Знаешь, папа, давеча этот Бармин так нахально смотрел мне прямо в лицо... Я его почему-то ненавижу до глубины души. -- Нашла на кого сердиться,-- равнодушно ответил муж, сдерживая зевоту.-- Это совершенно безцветный человек... -- Зачем же ты знаешься с такими людьми? Войвод только пожал плечами и поднял брови.