XII.
Ужин вышел гораздо оживленнее, чем можно было ожидать. Присутствие Лихонина все-таки до известной степени вносило некоторую неловкость, и все поневоле делались неестественными, за исключением Матова и Войвода. Лихонин снисходительно скучал, ничего не ел и пил содовую воду, подкрашенную красным вином. Все его внимание сосредоточивалось на "друге", и магнат несколько раз повторил: -- Мне кажется, что ты сегодня не совсем здоров, Андрей? Вообще, ты мне не нравишься... "Друг" едва удостаивал своего принципала каким-то коротким ответом сквозь зубы и ел за двоих, за что Ольга Ивановна готова была его расцеловать. Вот это настоящий гость, который не срамит хозяйку. Тоже вот и Чагин хорошо ест, а пьет даже лишнее. -- Вот бы моего третьяго пункта стравить с лихонинским Андрюшкой?-- шептал Самгин не слушавшему его Войводу.-- Два сапога пара... Мой-то почище будет: вон как водку хлещет. Ужо накажу ему вызвать Андрюшку на дуэль... Он у меня на это дело мастер... -- Не делай этого...-- советовал Войвод.-- В чужом доме как-то неудобно... -- Не-у-доб-но?-- удивился Самгин.-- А ежели я желаю удивить почтеннейшую публику? И даже очень просто... -- Вы забываете, что здесь дамы... -- Ну, оне извинят старика. В середине ужина Парасковья Асафовна подошла к Ольге Ивановне и встревоженно шепнула: -- Змей-то наш... -- Здесь?!-- вспылила Ольга Ивановна. -- А вон он сидит... За Чагина прячется. Я его давеча таки-выпроводила, а он через куфню забрался... Ну, не змей ли?! Гущин смотрел Ольге Ивановне прямо в глаза и даже улыбался, точно хотел сказать, что теперь из-за стола его уже нельзя выгнать и что он очень рад поужинать вместе с "страшным" сибирским миллионером. Парасковья Асафовна не утерпела и, проходя мимо, ткнула его кулаком в бок. -- Ах, это вы-с, любезнейшая сестрица?-- нимало не смутился Гущин и прибавил, обращаясь к Чагину: -- уж как я подвержен родственникам -- даже разсказать невозможно. И они жить без меня не могут, потому как я есть добрый человек... Анненька сидела рядом с Верой Васильевной и возмущалась, что Лихонин не обращает никакого внимания на дам, точно за столом сидят кошки. Впрочем, он раза два посмотрел на Веру Васильевну своими усталыми, прищуренными глазами и даже, повидимому, хотел что-то сказать, но ограничился тем, что только пожевал своими безкровными, сухими губами. Бережецкий как-то весь надулся, когда появился этот сибирский мешок с золотом, и принял обиженный вид. Сейчас он занимал дам, намеренно не замечая присутствия Лихонина и не вмешиваясь в общий застольный разговор. Он дошел до того, что даже заговорил о женском вопросе и начал доказывать, что в будущем то больное чувство, которой мы называем любовью, сменится простой дружбой и взаимным уважением. -- Вы, кажется, заглядываете в слишком уже далекое будущее,-- заметила Вера Васильевна. -- Это мое глубокое убеждение,-- настаивал Бережецкий, закручивая усы.-- Прежде всего уважение. Да... Мы насильно взвинчиваем себя и гипнотизируем собственную волю. Отчего, например, я, считающий себя нормальным и правоспособным человеком, должен сделаться безумцем? А наша любовь именно безумие и служит подкладкой целаго ряда специфических преступлений... -- Когда вы говорите, мне кажется, что я еду по железной дороге,-- шутила Вера Васильевна.-- Так все просто, удобно и приспособлено... -- Прибавьте: и клонить ко сну,-- вмешался Матов, подходя к разговаривавшим. -- Ник страдает манией остроумия,-- с достоинством обяснил Бережецкий.-- Это неизлечимая форма утраченнаго мозгового равновесия... -- А вы большие друзья?-- спросила Вера Васильевна.-- Я могу только позавидовать... Женщинам это чувство недоступно. Мы неспособны переносить чужое превосходство... -- Вы клевещете на себя, Вера Васильевна,-- сказал Бережецкий. Ольга Ивановна все время следила за мужем и, когда он подошел к Вере Васильевне, не вытерпела и вызвала его в гостиную, где и произошел семейный разговор. -- Ты бы хоть при чужих-то людях постыдился меня срамить!-- накинулась Ольга Ивановна, задыхаясь от волнения.-- Назвал гостей полон дом, я из кожи лезу, чтобы угодить всем, а он ухаживает за этой мерзавкой... -- Ольга, не смей так говорить! -- А вот и смею... Я у себя, в собственном доме, и могу всех твоих гостей выгнать сейчас же на улицу. Так и знай... Только подойди к этой мерзавке. У ней стыда-то ни капельки нет... Вон как она на Бережецкаго глаза безстыжие выворачивает. Холостому это, может, и на руку, а ты женатый... -- Хорошо, хорошо... Мы поговорим об этом потом, когда гости уйдут. Вернувшись в столовую, Матов ответил на немой вопрос Веры Васильевны: -- Ольга Ивановна по секрету доказывала мне, что я плохой хозяин, и доказывала очень трогательно. Бережецкий брезгливо пожал плечами. Он "не переваривал" Ольги Ивановны, которая возмущала его своим неуменьем держать себя. Для Бережецкаго все заключалось именно в приличиях, а Ольга Ивановна нет-нет и скажет что-нибудь такое, что покоробит воспитаннаго в строгих приличиях человека. К концу ужина начались шумные разговоры. Самгин хохотал, как дикарь, запрокидывая голову. Около него сидел Щепетильников и разсказывал анекдоты. -- Ах, ты, кошка тебя залягай!-- повторял неистовый старик.-- Этак ты и уморишь меня, ежовая голова. У Щепетильникова была заведена особая книжечка, в которой он аккуратно записывал каждый новый анекдот. Отправляясь куда-нибудь в гости, он перечитывал свою запись и выбирал подходящие к случаю анекдоты, начинавшиеся стереотипной фразой: "А вот какой случай вышел, господа...". Бармин все время за ужином молчал, вопросительно поглядывая на Войвода. Но получался один ответ: "Нужно подождать". Чего же было еще ждать? Лихонин возьмет и уедет -- вот и дождешься. Если бы еще он пил,-- тогда другое дело. Потом Бармин сердился на Веру Васильевну, которая решительно не умела заинтриговать сибирскаго магната. А еще красивая женщина... Единственная надежда оставалась на кофе и ликеры, потому что Лихонин чувствовал к ним слабость, хотя вино делало его еще более зеленым и безжизненным. На беду, к Лихонину точно прилип доктор Окунев и одолевал его какими-то медицинскими разговорами самаго мрачнаго свойства,-- о модной неврастении, прогрессивном параличе, о разных типах душевнаго разстройства. -- Да?-- устало спрашивал Лихонин.-- Это очень интересно... И в конце концов ваши пациенты умирают, доктор? -- Не всегда, но бывают случаи. Впрочем, доктор неожиданно всех выручил, когда заявил, что он игрок но натуре и что он только воздерживается от крупной игры из принципа. -- Это очень интересно...-- засмеялся Лихонин.-- Произведемте опыт. А что касается принципа, то ведь это вещь слишком условная. Хотите, доктор, я буду играть на ваше счастье? Это смутило почтеннаго эскулапа, вызвав общий смех. -- Со мной так мало денег...-- смущенно обяснял он. -- Ничего, мы поверим вам на слово!-- отозвалось несколько голосом, а Самгин прибавил: -- Ставлю за дохтура сотельный билет. Где наше не пропадало!.. -- Тогда, господа, лучше перейдемте в кабинет...-- предложил Матов.-- Здесь неудобно. Анненька была глубоко возмущена и открыто протестовала: -- Что же это такое: опять карты? Как вам не стыдно, господа?.. Кто же будет занимать дам? Ее уже никто не слушал, даже Бережецкий, который хотел показать Лихонину за карточным столом, какой он умный человек. "Цыгане шумною толпой По Бессарабии кочуют",-- продекламировал кто-то, когда гости сразу поднялись со своих мест.
XIII.
Доктор порядочно струсил, когда Лихонин повел его под руку в кабинет,-- вот попался-то, как раз заставят проиграть рублей сто. И отказаться нельзя, когда сам Лихонин просит. -- Доктор, вы скажите, что играете только в штосс,-- шепнул ему Матов.-- Он играет только в преферанс. Это было неожиданное спасение, и доктор повеселел. Дамы, действительно, остались в самом неловком положении, лишившись в лице Бережецкаго последняго кавалера. -- Я, кажется, скоро начну кусаться с тоски,-- ворчала Анненька, негодуя на противных мужчин.-- Даже этот несчастный Щепетильников, и тот утянулся в кабинет... Ему-то какое горе, что другие будут играть? Впрочем, я его успела огорчить. Да... Я ему сказала, что у него борода скрипкой, и он обиделся. Ольхе Ивановне с теткой опять пришлось хлопотать по хозяйству, чтобы поставить для гостей свежую закуску и новую партию вин. Будут без конца пить и есть, как всегда на этих проклятых карточных вечерах. Да и для Лихонина можно постараться. Такие гости не часто бывают... Вера Васильевна и Анненька оставались в гостиной одне. -- Это просто кошачья скука,-- жаловалась Аыненька, забавно надувая щеки. -- Ничего, поскучаем,-- утешала Вера Васильевна.-- В жизни немного веселаго... -- Нет, мой папенька-то хорош... Ах, как я желала бы, чтобы он проигрался! Не болтай вперед, не смущай других... Из кабинета раза два выходил Войвод и вопросительно смотрел на жену. -- Я подожду...-- отвечала она с покорной улыбкой.-- Пожалуйста, позабудь о моем существовании. Мы займемся здесь с Анненькой. Потом вышел Матов, который в качестве хозяина не садился играть. Он устало опустился на стул и проговорил: -- Лихонина усадили наконец. Он, Бережецкий и Бармин, Иван Григорьич составляет резерв... Анненька, вы пошли бы в кабинет и посмотрели за папашей. Он, кажется, серьезно собирается резаться в штосс. -- Понимаю: вы меня выживаете,-- обиделась девушка, поднимаясь, чтобы уйти.-- Хорошо, я не буду вам мешать. Вера Васильевна, помните: вы должны мстить... Когда она ушла, Матов заговорил усталым голосом, не глядя на Веру Васильевну: -- Вам хотелось посмотреть, как я живу,-- вот вся моя обстановка. Сегодня, как вчера, завтра, как сегодня... Странно, что в последнее время я себя чувствую у себя дома каким-то незнакомцем. Я -- чужой в этих стенах, и я даже удивляюсь, зачем я здесь. -- Какая трогательная заботливость о собственной особе... Мне это даже нравится, то-есть вечная забота только о самом себе. Сегодня я заставила себя прийти сюда, чтобы посмотреть вас в вашей домашней обстановке, и не раскаиваюсь. Ведь из мелочей складывается вся жизнь... Я вижу вашу обстановку и, говоря откровенно, ревную вас к каждому стулу. Она принужденно засмеялась. Он смотрел на нее такими грустными глазами и молчал. -- Да, я не должна была сюда приходить,-- продолжала она немного сдавленным голосом.-- Но меня тянула неудержимая сила. Женщины любопытны, у них своя логика... Я знаю, что вы счастливы, и одно уж это делает меня несчастной... Пожалуйста, не прерывайте меня. Ведь вы любите говорить о себе, и я хочу говорить о себе. Вы говорите мне о своих чувствах, даете мне это понять всем своим поведением и не хотите знать только одного, именно, как мне живется. Мужчины об этом меньше всего думают... Например, сейчас: я на своем посту и дежурю, как дежурят все жены игроков. Может-быть, Лихонин осчастливит меня своим вниманием... Вы довольны? -- Молчите, молчите... Ради Бога, молчите!.. Она поднялась и прибавила уже задыхающимся шопотом: -- Знаете, недавно я говорила вам, что люблю вас... Нет, я не лгала, как сейчас не солгу, если скажу, что ненавижу вас. О, какое это ужасное чувство!.. Мне иногда делается даже страшно за самоё себя. Какия дикия мысли являются в голове. Да, я пришла сюда и принесла с собой весь свой душевный ад. Довольны вы? -- Вера Васильевна... Он поднялся и докончил: -- Вы правы... да. Мы так легко смотрим на некоторыя отношения, на жизнь, на человеческую душу... да, вы правы. И ваша правота убивает меня. Эти обяснения были прерваны появившейся в дверях Ольгой Ивановной, которая, утирая пот с лица, проговорила: -- Ох, уморилась... Смертынька... Чтой-то, Николай Сергеич, я из сил выбилась, а ты тут за чужой женой обихаживаешь! Какая это модель? -- Вера Васильевна сидела одна, Ольга, и я, как хозяин, должен занимать ее,-- оправдывался Матов. -- Хорош хозяин... Вера Васильевна не маленькая и сама себя могла бы занять. Вы уж меня извините, Вера Васильевна, я попросту, все начистоту говорю. -- Николай Сергеич, вы можете нас оставить,-- спокойно и решительно проговорила Вера Васильевна.-- Нам необходимо обясниться с Ольгой Ивановной начистоту, как она говорит. Матов пожал плечами, посмотрел на возбужденное лицо жены и пошел в кабинет, откуда доносился жирный хохот Самгина. Ольга Ивановна присела на диван и обмахивала лицо расшитым платочком. -- Ольга Ивановна, мне кажется, что между нами установились какия-то неловкия, натянутыя отношения,-- заговорила первой Вера Васильевна, спокойная и уверенная в себе. -- Какия у нас отношения, Вера Васильевна?-- довольно грубо ответила Ольга Ивановна.-- Ежели говорить правду, так нам и разговаривать-то не о чем... Вы -- образованная, красивая, а я купеческая дочь, помелом писаная. Вот и весь разговор. Дело даже самое простое, и строить из себя дуру я не желаю. Вся тут, какая есть. -- Послушайте, Ольга Ивановна, не будем играть словами... Какая вы простая женщина? Вот я у вас в гостях. Может-быть, этого не следовало делать, но это еще не дает вам права оскорблять меня на каждом шагу, как сейчас. Так простые люди не делают, да я и не заслужила, чтобы так относиться ко мне. Вы только представьте себе, что я гораздо лучше, чем вы думаете, и допустите мысль, что вы можете ошибаться... -- Конь о четырех ногах, а спотыкается... Мало ли какое слово молвится: слово не воробей,-- вылетело и не поймаешь. Вера Васильевна видимо волновалась и сдерживала себя. Лицо у нея сделалось такое бледное, а глаза казались больше и темнее. Ольга Ивановна смотрела на нее и любовалась. "Уродится же этакая хорошенькая бабочка,-- думала она про себя.-- Уж именно всем взяла... А говорит-то как, пожалуй, и моего Николая Сергеича за пояс заткнет. Меня-то, дуру, вот как заговорить... Кругом пальца обернет". Ольга Ивановна больше всего на свете боялась именно своей предателеской доброты. Давеча вон дядюшку Артемия Асафыча готова была пополам перекусить, а теперь как будто и жаль стараго плута. Вот и эту заблудящую дворяночку как раз пожалеешь, хоть она и вредная. Ах, хороша бабочка, особенно, ежели бы ее по купечеству пустить, а то измотается со своими тоже игрочонками! Ольге Ивановне сделалось даже неловко, когда Вера Васильевна затянула паузу, собираясь с духом, и посмотрела на нее такими хорошими глазами, точно вот читала ее, как читают книгу. -- Знаете, о чем мы сейчас говорили с вашим мужем?-- продолжала Вера Васильевна, набирая воздух всей грудью.-- Я просила его забыть меня... Вас это удивляет? Спросите у него. Больше: я сказала ему, что ненавижу его. Да... Не скрою, что я, когда была девушкой, очень любила его... Я тогда была такая бедная девушка, и у него тоже ничего не было... -- Ну, уж извините меня, Вера Васильевна,-- перебила ее Ольга Ивановна-:-- извините, а я не верю. И богатыя и бедныя девушки -- все одинаковы. В другой раз и забыла бы, да вот силы нашей бабьей не хватает. -- Вы правы, что все девушки одинаковы, только у богатой сто дорог, а у бедной одна, да и тут еще ее обманут... А потом она же и встретится со своим обманщиком. Сладко это ей-то? -- Доведись до меня, так я бы ему, этому самому обманщику, показала. Уж это последнее дело, когда мужчина девушек обманывает. И замуж-то выйдешь и деньги с собой в приданое принесешь, а и то иной раз вот как ожигаешься. -- Видите ли: вы обман, кажется, понимаете по-своему. До этого дело не доходило, а обман был на душе... обещала, человек... Знаете, как в церкви спрашивает священник: "не обещался ли кому?". Да... Вас удивляет, зачем я в таком случае пришла сюда?.. Искренний тон, которым все это говорилось, разстроил Ольгу Ивановну, и она, не владея больше собой, так просто заметила: -- А ведь вот этак-то вы, Вера Васильевна, пожалуй, и разговорите меня... Ей-Богу! Да садитесь рядом, красавица. Я хоть полюбуюсь вами. Этакая красота уродится... -- Вам опять становится меня жаль?-- засмеялась Вера Васильевна. -- А что вы думаете: слово в слово. Ей-Богу, даже вот как жаль. Только уж говорить-то всего не приходится. Вы думаете, я не понимаю, что вам и хотелось и не хотелось сегодня ехать сюда? А я бы, доведись до меня, ни в жисть по поехала бы. Ольга-то Ивановна скора на руку и невесть что наговорит. Вера Васильевна села рядом с ней на диван и заговорила, точно вспоминая какой-то сон: -- А вот я и приехала... да... Ведь я сколько лет думала о нем: где он, как живет, какую женщину любят? Я старалась представить себе дом, в котором он живет... обстановку... комнату, в которой он работает... тех людей, которые у него бывают в доме... -- Вот, вот. Ох, и проста же наша сестра, баба!.. Мужчине-то и горюшка мало, а баба-то думает, думает... -- Да... И когда я увидела ваш дом и обстановку, мне показалось, что я точно когда-то бывала здесь, нет -- жила. Вот я знаю это окно, мебель, лампу... Вероятно, покойник, если бы он мог вернуться в собственный дом, испытывал бы то же самое. Слово "покойник" заставило Ольгу Ивановну вскочить и замахать руками. -- Что вы, что вы, Вера Васильевна? Да разве можно такия слова выговаривать, да еще ночью? Еще что попритчится... Нет, уж вы покойников-то оставьте, голубушка. Вдруг еще во сне увижу. Страсть я боюсь покойников... -- Да ведь я про себя говорю, Ольга Ивановна!.. Есть люди, которые завидуют мне: молодая, красивая, муж любит, кругом поклонники... А между тем нет главнаго, именно постояннаго гнезда, которое вьет каждая женщина. Что может быть несчастнее такой бродячей женщины, как актриса, жена какого-нибудь артиста или человека без определенной профессии, как мой муж! Мой муж старик, но я его очень люблю, да и нельзя его по любить... Он так ухаживает за мной, предупреждает малейшее желание, переносит мои капризы... Да, и когда я встретила Николая Сергеича, устроившагося, счастливаго, у меня явилось чувство, которое меня испугало,-- я его возненавидела... Может-быть, вы мне не верите? -- Как вам сказать: и верю и не верю... Может, и ответила бы вам, да вот слов во мне настоящих никаких нет. -- Так уж вы лучше поверьте... У меня даже является желание мести,-- сделать что-нибудь неприятное... просто заставить испытать физическую боль... -- Прямо в мой характер!-- обрадовалась Ольга Ивановна, обнимая гостью.-- А я-то, глупая, приревновала вас...