— Извините! — поклонился молодой человек. — У вас дверь была открыта. Салют!
Лука кивнул, извиняя: нужно было выбирать — провести ли вечер в компании приятного собеседника или столь же приятной молодой женщины. Накануне у Луки был в гостях молодой человек — как раз перед тем, как он залез в музей, — и они всю ночь о чем-то вежливо и “профессионально” спорили, и это Луке не понравилось. Из-за чего теперь он и выбирает женщину. Таким образом, выбор сегодня происходил просто. Выбирать вообще, как это понял недавно Лука, очень просто, если удается поделить весь мир на две неравные половины: на то, что ты любишь, и то, что тебе не интересно.
— Вы идите, — кивнул Лука молодому человеку.
— До свиданья! — поклонился тот и ушел так же неслышно, как и появился. Женщина поискала вокруг глазами и неуверенно села на пол. Лука обошел комнату. Его взгляд остановился на подоконнике, на пачке писем. “Пятое! — пронеслось в голове. — Пятое!..” Всего писем в пачке было штук тридцать. Лука взял один конверт и протянул его женщине:
— Читай вслух!
Женщина взглянула на письмо и перевела взгляд на Луку: корреспонденцию с таким обратным адресом читать было нежелательно.
— Да читай же ты, наконец! — вспылил Лука и, пока женщина пробегала глазами первые строчки, отлучился на кухню за питьем. После его возвращения женщина приступила к чтению. На улице только что включился темнитель, и дневной свет стал понемногу убывать, ему на смену торопился нервный рассвет реклам: как будто кто-то натягивал на город дурацкий колпак с полинявшими звездами, оставшийся от предыдущего карнавала.
Читала она плохо, все время сбивалась и перескакивала со строки на строку. Луку это раздражало. Несколько раз он заставлял ее перечитывать прочитанное, удивляясь, что человек может читать так бестолково. Как раз напротив его дома, внизу, находился элеватор, работавший вполовину своей мощности и обслуживавший продовольственный склад. У его подножья постоянно толпился народ. В основном бабы. Из тех, кто собирался вечером плотно поужинать. Склад был единственный на весь район, и в свободное время всегда был плотно осажден. Таким образом в районе решалась проблема свободного времени: в склоках, в недоразумениях, неизбежно возникающих в толпе, находил себе выход неиспользованный потенциал населения. Во время чтения письма, возбужденный им, Лука жалел, что не может находиться внутри этой склоки на улице. И еще вспоминал он о недавнем инциденте на площади и о рецидивисте, которого он почему-то ударил по лицу — сам не зная за что.
Он отошел от окна, огляделся: пустая комната, в дальнем ее углу сидит на полу красивая женщина с письмом в руках. Коротенькая юбка сбилась, из-под нее выглядывают резинки чулок. (Поддерживающие пояса были анахронизмом, их носили только женщины из службы свободного времени.) “Неаккуратно!” — подумал Лука, приблизился к женщине и погладил ее по лицу. Женщина прервала чтение и ответила на его движение взглядом. Он снял очки и спросил:
— Как тебя зовут?
— Ника, — женщина отложила письмо в сторону.
— Продолжай, — попросил Лука и отошел к окну.
И она вновь углубилась в чтение, разбирать чужие каракули: письма из “Общего района” приходили написанными от руки, на их чтение уходило, как правило, втрое больше времени, чем на прослушивание почтовых кассет.
“…Вчера мы купались, — читала она. — Тебе, наверное, не знакомо это слово, запиши его. Это не мыться, это значит большое пространство воды, огороженное берегом. Это не ванна, это вода в земле. Для того чтобы купаться, нужно…”
— Купаться, — одними губами даже не прошептал, а только едва прошевелил Лука и, оторвав взгляд от окна, вновь глянул на женщину: “Если бы она не была так пластифицирована, можно было бы сказать, что у нее красивые ноги, лицо… Почти красавица!”
— Ты хотела бы туда поехать?
— Нет.
— Почему?
— Мне там нечего делать.
Задавая этот вопрос, Лука втайне надеялся на другой ответ, на тот, которым он привык расправляться с самим собой: просто ему нужно было задержаться здесь, в этом районе, а не катиться по длинному элеватору вниз. Он чувствовал, что это была последняя площадка перед его окончательным падением вниз. Или же невероятной свечой вверх?..
Из звучателя, расположившегося где-то рядом с домом, на улице, только что рванулись первые аккорды оратории, сочиненной кем-то из местных композиторов. Потом туда стал вплетаться незнакомый текст. Это была сегодняшняя запись, в которой перечислялись основные события дня. Где-то в середине Лука услышал несколько слов и о себе.
— Я Лука, — представился он неожиданно. — И эта песня, — он махнул рукой в сторону окна, — обо мне!
Некоторое время они с женщиной слушали музыку: “Бумс! бумс!” — где-то бухал большой барабан, как будто по городу бродил великан в громадных резиновых ботах.
— Обо мне тоже пели, только уже давно, — так же неожиданно призналась женщина.
…Письмо кончалось обычной припиской: “Приезжай”. И это было еще одной причиной того, почему Лука не перечитывал этих писем: потому что не мог приехать. Женщина сложила письмо и сунула его обратно в конверт.
— Вы поедете туда? — простодушно спросила она.
Лука не ответил. Ему нестерпимо захотелось выпить. Выпить и заглушить начавшееся раздражение, чтобы потом все было просто и обыкновенно. Он налил из бутылки в глоталку, закинул голову и судорожно дернул кадыком.
— Только не блюй! — попросила женщина.
— Я сам! — запротестовал Лука, однако убирать не стал, а прислонился к стене комнаты и закрыл глаза. Появились пальцы. Они то приближались, едва не касаясь его глаз, то удалялись и исчезали… Приближались и все никак не могли приблизиться. За пальцами стоял мир, стоял белый свет. Этому миру не был нужен Лука. Где-то посередине его стоял он над свежей своей блевотиной. Рядом с ним сидела с чужим письмом на коленях женщина, носившая старинный поддерживающий пояс с резинками и чулками. Она пришла, чтобы удовлетворить потребности Луки, потребности мира: его похоть. Основной закон стоял за женщиной. А перед ней был Лука, который должен был этим Основным законом воспользоваться. Женщина во имя еще оставшихся священными некоторых чувств должна была перед тем вставить в известное место известную пластиковую трубку, чтобы Лука не оскорбил ее своим присутствием. Она должна была сделать это вовремя и незаметно, чтобы, в свою очередь, не оскорбить Луку, за которым тоже стоял Основной закон. От Луки же требовалось одно — удовлетворить свои потребности. Это было и его право, и его обязанность: он должен был расстрелять весь свой энергетический запас, всю обойму накопившейся ненависти. Лука сунул руку за пазуху плаща и вытащил пистолет. Щелкнул курком, навел на женщину.
— Ты дрянь, — сказал он ей. — Ты дрянь главным образом потому, что ты не понимаешь, какая ты дрянь! — Щелкнул курок, ударив по капсюлю. Над пистолетом взвился тонкий синий дымок: пистолет дал осечку. Женщина сидела и продолжала улыбаться, как улыбалась до этих пор.