— Это такая игра? — спросила она. — Я люблю тебя. Ты даже не можешь себе представить, как я тебя люблю! Давай поиграем!
— Боже мой, какая пошлость! — ответил Лука, чувствуя, как гримаса ужаса перекашивает ему лицо. — Пошлость и дикость! — И закрылся от женщины рукой. Наступила тишина. Внизу за окном происходила обычная жизнь, оттуда, как отработанные газы, неслись ее звуки. Женщина встала. Одернула юбку и подошла к Луке. Задумчиво потрогала его короткие седые волосы на затылке, скользнула рукой за воротник плаща, коснулась спины. Другой рукой быстро вставила в известное место известную пластиковую трубку.
Парой чисел раньше Феликс сидел в узенькой кабинке интегратора и работал с текстом. К нему постучались: как оказалось, задержали партию нарушителей, и с ними требовалось немедленно разобраться — раскассировать по степени возможной опасности для района, а при необходимости и взять подписку. Феликс попросил мальчиков из службы свободного времени подождать в коридоре, а сам принялся пристально следить за лентой, выносившей из интегратора рифмованные строки его ночных впечатлений. Пока что это была обыкновенная информационная водица, и до самого главного, до мгновения, когда оператор вдруг как бы сливается с интегратором в единое целое, было еще далеко: Феликс еще не дописался, еще не добрался до сути происшедшего. Поэзия была для него единственным мерилом действительности. Поэтому следователь надеялся, что и сегодня его захлестнет вдохновение — тревожное чувство, которое помогло бы ему проникнуть в тайну Луки. Он уже несколько раз пытался слиться с интегратором, нажимая кнопку запуска и впиваясь глазами в текст, но интегратор по-прежнему выполнял лишь механическую работу, а наложитель продолжал муссировать банальный минорный квадрат, из-за чего Феликс его отключил и продолжил работу с текстом, щелкая переключателем и выбирая подходящий размер для своего беспокойного творения…
В кабинку снова стукнули. Феликс попросил еще немного подождать и вновь подключил наложитель: три четверти, четыре четверти, семь восьмых… Вальс вышел легковат, марш носил угрюмый оттенок, а на семи восьмых из дежурного звучателя полезла такая конструктивистская дичь, что Феликс аж скрипнул зубами. Выдрав из интегратора текст, а из наложителя ленту музыкального сопровождения, он сунул все это в адсорбатор с надеждой, что на его барабанах осядет несколько удовлетворительных строк, которые после окончательной обработки можно будет запустить в вечерний эфир. Подключив на выход анализатор, он закрыл своим личным кодом кабинку и отправился в Управление.
Позже, уже после допроса, и вообще после этого всего… стоя у окна и разглядывая битый цветочный горшок на полу, он вспоминал, как доставили к нему партию нарушителей: в коридоре послышался шум, а потом в маленьком кабинете сразу стало тесно, и его самого прижали к подоконнику. Они толкались, шумели, ругались и во всем обвиняли друг друга. “Как в Общем районе!” — подумал Феликс. Он пробился к своему столу, сел и начал обычный нудный допрос. Подследственные, как им и полагалось в таких случаях, все отрицали, а что не удавалось отрицать, валили друг на друга. Перед следователем лежала пачка личных дел, в целях экономии времени они сами отыскивали свои бумаги. Перед тем как начать допрос, Феликс распорядился поместить тело рецидивиста в мусорник, и его уже увезли. В кабинете находилась также и тощая старуха, мать погибшего. На старуху неодобрительно поглядывали, но не трогали.
— Что ж вы, мамаша, сына не уберегли? — обратился к ней с сухим вопросом Феликс.
— Ну-ну, мамаша! — снисходительно и вместе с тем брезгливо выдавил из себя Феликс. И крикнул неизвестно кому: — Уберите мамашу!
Двое из подследственных тут же подхватили старуху под руки и поволокли в коридор, выказав радостную исполнительность. “Заискивают”, — подумал Феликс. Когда старуху волокли мимо его стола к выходу, она собралась с силами и неожиданно плюнула следователю в лицо. Тут бы ее и растерзали за публичное попрание нравственности, но Феликс остановил порыв подобострастия, с грустью отметив про себя: “Вот они, корни, и вот они, эти бабы!” Никогда не понимали “эти бабы” своего счастья! Все им мало! И начал допрос с тех двоих, которые первыми бросились к старухе.
Сказывалась предыдущая бессонная ночь. Феликс вел допрос вяло, неостроумно, задавал односложные вопросы, делал длинные паузы, чтобы собраться с мыслями. Ни эти двое, ни остальные, собравшиеся в кабинете, на роль зачинщиков мордобоя не подходили. Более того, ничем не могли помочь следствию: в суматохе не разглядели. Кстати, с этих двоих все-таки пришлось взять подписку, чему они и подчинились, разнюнившись и попытавшись вызвать у следователя жалость. Оставалось прочитать нотации и всех распустить. Приблизительно треть из них, как показывает практика, вскоре встретятся с Патом. Старуха же успеет познакомиться с ним еще сегодня, так как на баб вся эта возня с подпиской не распространялась.
Итак, зачинщика убийства среди задержанных не было. После того как все формальности были закончены, а нотации прочитаны, Феликс отпустил их, и они ушли, нарочно для храбрости громко топая по коридору ногами. Хлипкий народишко! Даже самые убежденные из них, самые сильные, самые самцы… перед лицом закона походили на нашкодивших подростков.
Лицо закона… Феликс снова обернулся к портрету: лицо Основного закона по-прежнему выразительно молчало — снисходительно, скорбно, сочувственно и нежно… Конечно же, не самого закона это было лицо, а только фотографически точное, в мельчайших подробностях воспроизведенное кем-то из художников района толстое лицо покойника Швободы, бывшего президента. В голове у Феликса запрыгали звонкие пустые слова, заученные им еще со школьной скамьи: вековечная мечта человечества и всенародные чаяния сбылись — крайняя социализация личности, последовавшая за развитием технического прогресса, потребовала коренных изменений условий ее существования. Что стало возможным лишь после того, как группа социологов в главе с ученым, известным в истории под nick-ом “Щегол”, вместо бесполезных призывов к дальнейшему объединению индивидуумов положила начало их окончательному размежеванию. Первую группу сменила вторая — пришли те, кто новую идею осуществил на практике: страна была разделена на районы, каждый со своей, свойственной только ему, структурой власти и своими законами. В кратком изложении учебника истории изменения, происшедшие в стране на три красных числа, занимали одну главу, но какой кровью, можно себе представить, обошелся оборот самых известных лозунгов прошлого — хотя бы того, который превратился ныне в “Пролетарии всех стран, разъединяйтесь!”.
Дрожащие руки, трясущиеся губы… В самом деле, никчемный народишко, издержки производства. Брак. Феликс вдруг очень красочно представил себе процесс производства настоящей личности: первый период… второй период… третий… В конце пятого периода долгожданное рождение: роженица, головка ребенка, руки хирурга… Хирург накладывает на головку руки. Счастливая мать, одна из тех, кому сократили период беременность, ее глаза… Феликс видел это на практике в больнице. Когда все изменения личности, обычно происходящие в результате физиологического роста, произошли, наступает торжественное число. Кодекс.
Как и другие, Феликс сам себе его составил, подписал и отдал на рассмотрение в районное Управление, где позже прошел аудирование личности, после чего ему было рекомендовано проживание в соответствующем районе. (Кстати, том же самом, где он и родился!) В дальнейшем от юноши требовалось немногое — безоговорочное подчинение Основному закону. В противном случае — выселение.
Долго не мог забыть следователь экскурсии в “Общий район”: повсеместная грязь, какие-то убогие домики, убийцы, наркоманы, смурики, пацифисты — даже трудно вспомнить, кто еще. Все это скопом, порядка нет, в любое время дня и ночи на улицах толчея, все кричат… и никто никого, похоже, не слушает! Спрашивается: для чего живут люди?
Укладывая дела подследственных в стол, Феликс вновь наткнулся на папку Луки: точно так же, как и Феликс, он в свое время подписал Кодекс. Между следователями Кодекс в шутку назывался “Приговором”. О человеке говорили — тоже в шутку: “он подписал свой приговор”. В известный день Лука его оформил, полжизни не трогал, потом дописал новый параграф и, как следствие, очутился в другом районе, где и встретился с Феликсом. По опыту работы следователь знал, что человек, изменивший хоть один параграф личного Кодекса, обычно не задерживается и в новом районе, а катится дальше, начинает болтаться по районам, нигде не находя себе места, и успокаивается только в “Общем”, на вечном поселении, удрать оттуда уже невозможно. Печальная участь ожидает Луку в случае выселения…