— Это профессиональная тайна.
— И все же…
— Зачем тебе? Ладно, ты из них — самый сильный.
— Это правда?
— Ага.
Он скосил вниз глаза и увидел, как от смеха заколыхался ее живот, и подумал: “Я опять ее хочу. Ее или все-таки ту, другую, единственную?”.
— Ника, я опять тебя хочу! — признался он.
— Я же не против! — она крепко обняла его за плечи. — Мне кажется, что после “этого” ты становишься человеком… Ну, все. Все. Засунул — и молчи.
У него мелькнула мысль, что, может быть, все то, что он сейчас делает и делал раньше, — это просто нелегкий путь к ней, к той, единственной, писавшей ему эти проклятые письма из “Общего района” для того, чтобы он… Мысль оборвалась и исчезла, растаяла без следа.
Однако сегодня после “этого” он ощущал усталость. Не многого, видать, “это” стоит: легкое головокружение, вызванное оттоком крови к половым органам, и слабость. И еще что-то неприятное, типично мужское: например, чувствуешь, что рядом с тобой лежит чье-то теплое и даже горячее тело, и в нем, как в огромном сосуде, что-то переливается и булькает. Вот где нужна любовь, вот она для чего — чтобы не замечать! Лука почувствовал приближение настоящего сна — первого за этот день. Ему показалось, что над его головой сомкнулась тонкая прозрачная пленка, и он соскользнул в другой мир, и, самое странное, он не удивлялся увиденному, более того — хорошо понимал, как все это называется и какое назначение имеют окружающие предметы. Он узнал самого себя в пронзительно-белой вышитой по вороту рубашке, лежащим со свечой в руках в задымленной избе под образами. Глаз он не открывал, но, тем не менее, мог отчетливо разглядеть происходящее: в его ногах приткнулся маленькой черный дьяк, над правой бровью у него была шишка. Дьяк теребил листы засаленной книги, и с ее страниц пылали золотом нимбы святых. Тут же порхал сладковатый запашок ладана. В щели потолка Лука разглядел таракана, высунувшего и спрятавшего мордочку, ус, однако, он оставил торчать наружу, наверное, как и Лука, ожидая, что будет дальше. Носом в угол колдовала полоумная старуха — мать Луки. На иссохшем ее заду висела юбка в умилительных полинялых цветах. А за окном, в мутном вареве света, копошилось зелеными ветками невысокое деревце… Во сне Лука видел все то, что крутили на районной лентопротяжке из истории “Общего района”. “Отходит”, — равнодушным и скучным голосом сказал дьяк и захлопнул книгу, чтобы Лука не успел прочесть то, что в ней было написано…
Бесшумно открылась входная дверь, заглянул мастер. Никого не обнаружив в прихожей, он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, прислушался и тихо, как крыса, скользнул в комнату.
— Кто? — спросил из темноты Лука.
— Это я! — ответил мастер, включая свет: — Ах, вы не один!
— Что нужно?
— По делу.
— Я занят.
— Я могу подождать.
— Я же сказал, что занят! — рявкнул он.
— Ну, чего вы? Чего?! — заскулил мастер. — Я же буквально на пару слов!
— Говори.
— Ну что “говори”? Что “говори”? Походил мимо, захотел поделиться новостью… Говорят, президента избрали. Если вам это интересно! — сказал мастер и пошел к двери.
— Стой! — рявкнул ему в спину Лука ставшим вдруг чужим голосом. — Как это было?
— Как обычно… Проголосовали, и все. Вы бы оделись.
— Ну что? — спросила она.
— Сейчас он будет петь там, на площади, — добавил к уже сказанному мастер и махнул рукой в сторону окна.
— Что случилось? — еще раз спросила Ника.
— Правда или, как всегда, наврали?
— Да вроде правда.
— Лука! — крикнула Ника. — Не ходи никуда!
— Помолчи, — попросил ее мастер. — Или ты Основного закона не знаешь?..
Лука присел на корточки, задумался. Со стороны, должно быть, это выглядело забавно: голый человек посередине абсолютно голой комнаты, погруженный в какие-то неразрешимые проблемы. Но он ничего не решал — все уже было давно решено. Теперь же он собирал последние крупинки страсти, завалявшейся по темным уголкам души, — острое, как лезвие бритвы, желание, какого он никогда не испытывал даже к женщине, вошло в него и отдалось сладкой дрожью в позвоночнике. Его миссия, предел его мечтаний, цель, к которой он шел через всю эту проклятую жизнь… Теперь она была понятна и ясна. Детство… полоумная мать… неудавшаяся любовь, несправедливо сосланная, попранная и потерявшаяся где-то в “Общем районе”… Лука вдруг расхохотался так страшно, что Нику едва не подбросило на месте: теперь это был уже не тот Лука, подследственный, не тот, что прятался за колоннами от надоевших служб, избивал рецидивиста, потел от страха, убегая на край района… Каким он мог быть, он показал только один раз — совсем недавно, с этой женщиной, с Никой. Теперь же он не принадлежал более ни Богу, ни Дьяволу, если бы они все еще существовали на свете, ни самому себе — лишь одной своей цели, одному своему нестерпимому желанию…
— А откуда ты мой адрес узнал? — спросил он у мастера и, видя, что тот замешкался с ответом, махнул рукой: — Проследил, наверное. — И еще раз махнул рукой: безразлично. — Одевайся, — сказал он Нике.
— Ты идешь? — Лука заметно напрягся, почувствовав ее сопротивление.
— Ты животное. Ты мне противен!
— Одевайся и пойдем. Со мной и вот с этим!.. — Лука ткнул пальцем в мастера, стоящего в дверях: неожиданно ему захотелось получить еще одного свидетеля им задуманного.
С помертвевшими глазами Ника принялась одеваться. Делала она это медленно, неохотно. Лука стоял рядом и хмуро следил за ее действиями.
— Ты разве не можешь быстрее? — торопил он.
— Я ухожу, — сказала она.
— Мы все уходим.
— Я пойду одна.
— Это бунт? — спросил мастер. — Может быть, ты хочешь на выселение?..
— Не надо! Не надо на выселение!.. — было заметно, что в Нике после слов мастера что-то как будто сломалось. — Не надо на выселение, — повторила она в третий раз. — Все что угодно, только не это! Нет-нет, никому не говорите. Пожалуйста, я для вас сделаю все… — в сильнейшем волнении Ника замолчала.
— Все, что угодно! — усмехнулся мастер. — А ты будешь меня любить, как его?
— Любить?.. — тихо спросила Ника и потемнела лицом. Подошла к мастеру и мазнула губами его по лицу. — Да, я буду любить, — голосом умершей сказала она. Но ничего этого Лука уже не слышал: он снаряжал свой пистолет. Для чего выковырял пыж, высыпал на ладонь порох, проверил затравочное отверстие и поменял капсюль из тех запасных, что прихватил в придачу к пистолету из музея. Все эти манипуляции он проделал точно, спокойно. Заново запыжил ствол и сунул пистолет во внутренний карман плаща. Лука шел стрелять в президента — стрелять в ставший совершенно невыносимым мир, в мечту, вековечную мечту человечества, в народные чаяния. Что при этом он скажет своему народу, еще предстояло решить. Впрочем, это было неважно: можно просто что-нибудь промычать, что-нибудь страстное и абсолютно бессмысленное, — все равно мало кто это услышит, а если и услышит, то не поймет, как не многие поняли того, на площади, рецидивиста, которого ударил Лука… Секундантом президента был Основной закон. Лука же был тем ничтожеством, в которое этот закон превратил человека. Все потерявший поднял руку на имевшего все. Королевская охота, веселый праздник!
Вечером освещение приглушено настолько, что едва можно различить силуэты отдельных зданий, по фасаду тонированных неглубоким светом и пересеченных лестницей пронзительных разноцветных карнизов. Большинство зданий через весь фасад раскрашены светящимися рисунками, напоминающими детские каракули, страстные и нелепые — петли, пятна, обозначения вещей общего пользования. На одном из фасадов — кривой дом с трубой, из трубы идет синий дым. Вечером между домами, в воздухе, насколько хватает глаз, висят, как в магазине игрушек, подвижные и неподвижные фигурки мужчин и женщин различного калибра и размера, многие обнажены и принимают позы, дразнящие воображение. Вечером любой, не пожалев времени, может отыскать среди них себя или своих знакомых. Асфальт располосован четкими флюоресцирующими линиями, как будто скрывающими какой-то рисунок. Кажется, что, забравшись повыше, можно постичь его тайный смысл. Но это не так, общую картину невозможно охватить взглядом даже с крыши самого высокого здания. Над зданиями, над призрачными фигурками, расположено нечто, напоминающее огромное зеркало, где все описанное отражается вверх ногами. А над ним, над районом, угадывается, просвечивает часть большого тускло-красного кольца, опоясывающего район и скрывающегося неизвестно где.