А потом она возвращалась домой, все также сжимаясь внутренне, все также пугаясь прохожих, смотревших сквозь нее холодным и измученным взглядом стеклянных глаз.
И вот однажды утром она снова села на паром.
В Общине были рады ее возвращению, хотя сначала, конечно, отнеслись несколько настороженно – кто мог знать, что принесет эта беглянка с большой земли? Но Лиэнн не привезла ни неизвестных болезней, с которыми не справились бы собранные по весне травы, ни технических новинок, так возмущавших жителей общины, считавших телевидение пропагандой насилия и всех мерзостей материка, а сотовую связь – и вовсе бесовской штучкой. Она вернулась странной и молчаливой, что, впрочем, жители общины восприняли лишь к своей пользе – раз пришла назад, значит, их вера в разложение на большой земле действительно оправдана, значит, она поняла «настоящие ценности», к коим и поспешила возвратиться.
У людей Общины были свои причины не иметь контактов с континентом. Казалось, если поддерживать свой веками отлаженный уклад, все зло большой земли их не коснется… поэтому в поселении дома отапливались дровяной печью, а источником света были свечи, коих старейшины каждую неделю выдавали под расчет. Их запрещалось жечь без особой надобности, и дело здесь было не в цене (продавая часть ежегодных урожаев на континент, Община вполне могла себе позволить приобрести не только свечи, но и электрифицировать поселок), а в том, что верования не позволяли селянам нарушать ритм природы, ибо старейшины завещали так: как солнце, устав за день, отправляется на покой, так и Община, дети природы, должны отправляться спать с его заходом…
Пусть жизнь на острове и не была так захватывающе полна информацией, зато спокойна и привычна. Здесь не было пустых стеклянных усталых глаз и массы незнакомых лиц, не было машин и небоскребов, здесь все было привычным с самого детства, и Лиэнн пришлось смириться с набившим оскомину селянским догматизмом. Да, она не понимала, к чему ведет большинство правил, с некоторыми и вовсе была не согласна. Но она не умела жить по-другому.
Единственное, с чем Лиэнн не смирилась – это запрет на чтение. В Общине была своя библиотека, весьма небогатая, которую она знала на зубок уже к пятнадцати годам… теперь же, в восемнадцать, отчаянно не понимая, как объяснить смутное чувство беспокойства и несогласия, она стала получать книги с континента, тайком, через бортпроводника парома, которому за это платил ее отец. Убегая ежедневно к берегу моря, она ложилась с книгой на горячий песок, и смутное беспокойство отступало, и воображение рисовало ей картины жизни и событий, о которых повествовалось на страницах книг. Лиэнн была мечтателем, чей внутренний мир ну никак не желал втискиваться в узкие рамки поселковых догм, но… на данный момент она видела лишь два способа жить – способ мегаполиса и способ общины, и исключительно в силу привычки выбирала последний.
Лиэнн внешне очень походила на отца – та же худощавость, за которой скрывалась физическая выносливость, те же светло-серые глаза и белокурые волосы, бледная кожа с россыпью мелких веснушек. Да и характер ей достался отцовский: спокойствие и рассудительность, вдумчивость, любовь к одиночеству. В ней не было нервозности матери, стремления осудить все, что не вписывалось в ее жизненные установки. Лиэнн коробило сознательное невежество жителей общины, считавших злом все приходящее извне. Что ж, она соглашалась с тем, что Континет слишком навязывал беготню и дедлайны, в рамках которых некогда походить по траве босиком, а порою и просто вздохнуть. Но и у Общины были свои ограничения. Община обязывала следовать правилам. Правилам, на которые, как бы глупы и неактуальны они ни были, не имел права посягать ни единый член Общины.
Книги заменили живое общение, и после приезда с материка она все больше молчала, все чаще уходила на пляж… она не считала себя изгоем, но определенно была другой… впрочем, не единственной «другой» в Общине.
Потому что на самом краю поселка жил еще один человек, совершенно не походивший на это сообщество.
Упоминая его, старейшины всегда добавляли: «Эрик – другое дело».
Глава 2. СЕДЬМОЙ
Со времен существования Общины старейшин всегда было семеро. Каждый из них имел равные права в совете, каждый занимался своим, особым делом. Верховный все же мог вмешиваться в решения остальных, если имелся некоторый форс-мажор, но оговорка «при строгой необходимости» соблюдалась неукоснительно. Настолько неукоснительно, что Мудрейший, или Верховный, за время существования Общины воспользовался этим правом всего раз.