У мужчины были красивые светло-зеленые глаза цвета молодых весенних листочков, с длинными золотистыми ресницами, они смягчали и придавали его лицу почти женственную красоту. Лишь благодаря мужественно выставленной челюсти лейтенанта можно было бы назвать скорее смазливым, чем красивым. Она и портила лицо, и спасала его от совершенства.
Глаза у мужчины, может, и были красивые, но не дружелюбные. В них сквозил даже не холодный коповский взгляд, а какая-то враждебность. Поскольку мы с этим человеком никогда не виделись, значит, причина в том, что я женщина - штатская или аниматор - либо и то, и другое вместе. Он или шовинист, или же набит предрассудками. Не знаю, что лучше.
Эдуард попытался прервать молчание.
- Лейтенант Маркс, это Анита Блейк. Сержант Эпплтон вам насчет нее звонил.
Эдуард говорил бодрым голосом Теда, но плечи его напряженно согнулись, и жизнерадостности в них заметно не было.
- Вы Анита Блейк. - Лейтенант Маркс сумел выразить голосом сомнение.
- Она самая.
Он прищурился:
- Я не люблю, когда в порученные мне дела лезут штатские. - Он ткнул пальцем в сторону Эдуарда. - Тед доказал свою полезность. - Ткнул в мою сторону. - А вы - нет.
Эдуард начал что-то говорить, но Маркс оборвал его резким движением руки:
- Пусть сама ответит.
- Я отвечу на вопрос, если вы его зададите, - сказала я.
- Что это должно значить?
- Это значит, что пока вы не задавали мне вопроса, лейтенант. Вы только делали утверждения.
- Ладно, всякая королева кладбищ тут еще умничать будет!
Ага, значит, это предрассудки. Одна загадка разрешилась.
- Меня сюда пригласили, лейтенант Маркс. Пригласили помочь вам расследовать дело. Если вы не хотите моей помощи - не надо, только пусть кто-то из городского начальства объяснит моему боссу, какого черта я лезла на самолет в Нью-Мексико, если не была уверена, что я там нужна.
- Я вас не так встретил, и вы бежите к властям?
Я покачала головой:
- Слушайте, Маркс, что за шило у вас в заднице?
- Чего?
- Я вам напоминаю вашу бывшую жену?
- Я женат, и жена у меня только одна! - возмущенно заявил он.
- Мои поздравления. Так что дело в той вудуистике, которой я поднимаю мертвых? Вас мистические искусства пугают?
- Я не люблю черной магии.
Он потрогал крестообразную заколку галстука, которая стала почти повсюду стандартным элементом полицейской формы. Я почему-то решила, что Маркс эти заколки принимает всерьез.
- Черной магией я не занимаюсь, Маркс. - Потянув за серебряную цепочку, я вытащила крест так, чтобы он был на виду. - Я христианка, епископальной церкви. Не знаю, что вы слышали о моей работе, но со злом она не связана.
- Это вы так говорите.
- Вопрос о состоянии моей бессмертной души мы с Богом будем решать без вас, лейтенант Маркс. Не судите, да не судимы будете. Или вы этот завет пропустили и придерживаетесь только того, что вам нравится?
У него потемнело лицо, забилась жилка на лбу. Гнев до такой степени, даже если лейтенант - христианский экстремист правого толка, был излишен.
- Что там за чертовщина за той дверью, что вы так оба перепугались?
Маркс заморгал:
- Я ничего не испугался.
Я пожала плечами:
- Испугались, и это видно. Вас потряс вид выживших, и вы решили отыграться на мне.
- Вы меня не знаете, - заявил он.
- Нет, но я хорошо знаю полисменов и могу определить, когда человек боится.
Он подступил ко мне так близко, что я шагнула бы назад для драки, освободив между нами пространство. Но я не тронулась с места. Не мог лейтенант в самом деле развернуться и стукнуть.
- Вам кажется, вы такая железная и крутая?
Я заморгала прямо перед его лицом, так близко, что, если бы я встала на цыпочки, могла бы его поцеловать.
- Мне не кажется, лейтенант. Я в этом уверена.
Он улыбнулся моим словам, но не добродушно и не радостно.
- Если вы думаете, что можете это выдержать, - прошу вас.
Он шагнул в сторону и приглашающим жестом указал на дверь палаты.
Я хотела спросить, что там за дверью. Что там может быть такого страшного, что настолько потрясло Эдуарда и лейтенанта полиции? Закрытая гладкая дверь хранила свои секреты.