Гигантские размеры и великолепие холла повергли всех в изумление. Обведя взглядом обстановку, Жан заметил над огромным камином герб семьи Фавр, в котором были объединены все элементы, принесшие ей сказочное богатство. А также стол, размерами вполне соответствующий всему помещению, многочисленные головы оленей, чьи бесполезные рога поднимались кверху к кессонному потолку, и несколько дверей, ведущих в смежные залы.
— Полиция! Есть тут кто-нибудь? — закричал Нозю. К нему вплотную приблизились Лувье и остальные полицейские.
Но их по-прежнему окружала непроницаемая завеса тишины, в которой обитали одни лишь призраки убитых оленей — былых охотничьих трофеев, делающих обстановку еще более мрачной. Конечно, тут было что-то не так — наполовину открытая дверь и полное отсутствие признаков жизни в таком огромном доме… При обычных обстоятельствах кто-то уже должен был бы выйти к ним навстречу. В особняке такого размера, по идее, должно быть столько же прислуги, сколько жителей в небольшой деревушке. И вдруг — никого. Как будто все слуги вместе с хозяином в спешке покинули дом.
Жан услышал позади какой-то звук, похожий на стон. Он обернулся. Одна из собак стояла на пороге. Он слегка щелкнул пальцами, и собака вошла внутрь, за ней другая. Они быстро пересекли холл и устремились к лестнице. Легкое позвякивание их ошейников было единственным звуком, нарушавшим тишину. Жан первым устремился вслед за псами.
Оказавшись на втором этаже, он едва успел заметить задние лапы и хвост сторожевой собаки, уже почти скрывшейся в проеме двери, расположенной справа и ведущей в длинную галерею, вдоль которой стояло множество бронзовых или мраморных бюстов на сужающихся книзу подставках. Жан ускорил шаги, проходя по этой аллее славы мимо античных персонажей, имен которых не знал. Знаменитые ученые, Юнона в металлической короне, императоры или философы, иногда — с отбитыми или испорченными носами, женщина с едва задрапированной грудью… Лица большинства из них казались почти живыми, несмотря на каменные или бронзовые глаза.
Наконец он оказался на пороге комнаты, в которой уже скрылись собаки.
Мастерская художника. Жан невольно вскинул голову и посмотрел на потолок — он был почти таким же высоким, как в холле. Жан осторожно сделал шаг вперед и тут же замер на месте, увидев «репродукцию» картины, оригинал которой знал слишком хорошо, но под влиянием нахлынувших на него эмоций не смог с первого взгляда даже как следует понять, что перед ним. Он медленно приблизился, чувствуя, как все тело его сотрясает нервная дрожь. Голова мартиниканки бессильно свесилась набок. Опрокинутое чучело черной кошки лежало на боку в изножье кровати. Но обнаженное тело Олимпии было воплощением греховности, а отсутствующий взгляд вызывал боль, как от раны.
Теперь к его дрожи добавилось головокружение. Жан едва мог держаться на ногах. Вдруг он услышал за спиной кашель. Он хотел было задержать Анжа и не дать ему это увидеть, но не в силах был сделать ни малейшего движения.
В смерти он ее не узнавал. Черты ее лица казались стершимися, искаженными, совсем непохожими на те, что были у нее при жизни и делали ее похожей на натурщицу Мане, которую возмущенные критики сравнивали с трупом, лежащим на столе морга…
— Жан…
Он обернулся. Жерар стоял в нескольких шагах от него, держа мальчика за плечи. Пятеро полицейских обступили полукругом еще одну группу, которую Жан заметил только сейчас: Люсьен Фавр лежал на полу возле закрепленной на треножнике фотокамеры, вокруг его головы пурпурным неровным ореолом растеклась лужа крови. Никелированный револьвер лежал в нескольких сантиметрах от его правой руки. Одна из собак приблизилась к трупу и обнюхивала его, тогда как другая, остановившаяся неподалеку, наклонив голову и, не сводя с него глаз, приглушенно рычала — но этот звук больше напоминал жалобу, чем угрозу.
Подойдя ближе, Жан почувствовал запах пороха, еще висевший в воздухе. Лицо Фавра осталось неповрежденным, но на затылке виднелось похожее на кратер углубление, окруженное смесью из окровавленной плоти, осколков костей и слипшихся волос. Как и его отец двадцать лет назад, Люсьен Фавр пустил себе пулю в лоб.
Никто из полицейских не проронил ни слова. Все, как завороженные, смотрели на останки миллионера. Только Нозю смотрел на Жана, но последний не мог определить, что именно выражает этот взгляд.
Жан отвернулся и снова приблизился к «картине».