Жан закрыл глаза. Недавно он узнал новости об Анже. Мальчику стало намного лучше. Будущий медик, подумал Жан, слегка улыбнувшись, но улыбка тут же исчезла из-за необходимости сделать новый глоток воздуха. Что ж, теперь он в надежных руках Жерара. По крайней мере, эта жертва будет не напрасной. Даже если и не поможет вернуть Сибиллу…
Жерар рассказал ему об аресте Лакомба, главного и единственного пособника Люсьена Фавра, которому он к тому же приходился молочным братом. Человек, которого уже прозвали Душителем. Но подробностей он не знал. И вот, словно по какой-то злой иронии судьбы, Жан тоже умирает от удушья…
Он закрыл глаза, пытаясь избавиться от видений прошлого. Он знал, что с Анжем, но по-прежнему не знал, что с Сибиллой. Два последних раза, когда ему показалось, что он видит ее, он спутал ее с Обскурой — воспоминание о которой вызвало у него гримасу, — сначала на бульваре перед театром, потом в мастерской Люсьена Фавра в виде Олимпии. Как будто эти две женщины в его сознании стали одной…
Как же все обернулось таким ужасным образом? Он вел счастливую жизнь, деля ее между Сибиллой и своими пациентами. Ничто не предвещало катастроф. И где она сейчас, его маленькая актриса, так похоже изображавшая симптомы истерии в клинике Шарко?.. Эта роль впечатлила его настолько, что Сибилла стала играть главную роль в его жизни. Жива ли она еще? Страдает ли? Эти вопросы не переставали его мучить. Но порой тревога и новый приступ мучительного удушья становились настолько сильными, что боль, связанная с исчезновением Сибиллы, улетучивалась. Мог ли он каким-то образом избежать этой катастрофы?
Он отчаянно пытался вдохнуть. Ему хотелось позвать на помощь, но у него больше не было сил. Да и что можно было для него сделать? Открыть окно? Ему удалось вдохнуть немного воздуха, достаточно лишь для того, чтобы хоть немного отдалить предначертанный срок… Сколько бы он ни изучал легочные болезни, он даже вообразить не мог, насколько драгоценен может быть воздух, до какой степени его может не хватать. Этот возрастающий недостаток был ежесекундным кошмаром, в который его погружал каждый вдох.
Возможно, если бы Обскура не пришла к нему в кабинет, катастрофы можно было бы избежать. Ее неожиданное появление, весь ее искрометный облик его заворожили — и из-за этого он готовился теперь уйти из жизни, перед этим пройдя через запутанный мрачный лабиринт, к которому совершенно не был готов, и став жертвой обстоятельств, из которых не видел выхода.
Может быть, ему вообще не стоило интересоваться этим убийцей и его отвратительными «шедеврами», в которых, словно в черном зеркале, отражались искаженные творения Мане. Одна лишь мысль о том, чтобы провести параллель между Мане и Фавром, была бы оскорблением памяти великого художника. С одной стороны — праздник жизни, с другой — отвратительная, тошнотворная карикатура, пиршество смерти.
Тело Жана затряслось в судорогах: в последний раз он пытался рассмеяться, вспомнив фотографии и негативы, пожираемые пламенем и превращающиеся в пепел. И другие, уцелевшие, чтобы послужить уликами и помочь при опознании жертв. Фотографии, которые после закрытия дела навеки отправятся в архив сыскной полиции. Такой финал будет предельно далек от участи, о которой мечтал для них Люсьен Фавр. Предельно далек от той славы, на которую он рассчитывал. Но искусство существует не ради славы, оно отвечает совсем другой потребности — любви к жизни, а это такая сфера, которой Люсьену Фавру никогда не понять. Жан снова попытался вдохнуть.
С того момента, как в его жизни появилась Обскура, он перестал быть хозяином своей судьбы.
Однако ему все же удалось, не в последнюю очередь благодаря неоценимой помощи Жерара, положить конец преступной деятельности Люсьена Фавра, этим убийствам, которые могли бы продолжаться неизвестно как долго, поскольку Люсьен Фавр стремился лишь к разрушению и смерти, которым пытался придать видимость творческого созидания. Но теперь с ним покончено навсегда.
С невероятным трудом он втянул очередную струйку воздуха. Он по-прежнему задыхался, и эта постоянная нехватка кислорода уже начинала пагубно воздействовать на его мозг. Фавр уже не был главной проблемой…
Жан услышал позвякивание посуды. Присутствие отца его успокаивало. Оно напоминало ему о детстве и создавало иллюзию, что жизнь идет своим чередом, такая, как прежде.