— Ну, совсем увял, — Корень глянул осуждающе. — Хотя, может, так и лучше. Разжалобишь дедов. — Не отвечая на подколы, я уселся на чурбачок, ждать Клевера. — Ладно, удачи, — махнул рукой друг. — Схожу к этому мальчишке, Калгану, расспрошу про хварка. Да не вскидывайся ты! Хочу растолковать, что в одиночку с такими зверюгами возиться нельзя. Через годик пусть к нам в Рослый Лес приходит. Сведущие ребята из охотников питомник хищников делать собираются, айры из Желтой ветви им очень пригодятся.
— Как же тебе неймется… — пробурчал я, Корешок только ухмыльнулся.
Стоило айру выйти со двора, как из дому выскользнула Эрика, подошла, присела на соседний чурбачок.
— Прости, братец…
— За что? — уставился на нее в полнейшем недоумении.
— Ты, наверное, сердишься, что я не исцелила Калгана. Понимаешь… — сестренка замялась и покраснела. — Девицы-творящие входят в полную силу, став женщинами, — проговорила скороговоркой. — А пока я очень немногое могу. Царапины лечить, нарывы, если голова или зуб болит несильно… Переместиться смогла б до Лилейного озера, не дальше, а тебя — разве что со двора на улицу. Чудо, что мне удалось с завесой справиться.
Интересные вещи узнаю об айрицах! Хотя мог бы почуять неладное, когда деды, что родной, что Мятлик, внучкам о замужестве напоминали. А Корешок, поганец, небось, знает. Поэтому и разговаривает с малышкой издевательским тоном, и Иве приказал за творящим бежать, хотя Эрика рядом стояла. Сам я, когда девчонка усмиряла завесу, не столько о ее даре думал, сколько о собственной ущербности.
— Нет, сестренка, — поспешил успокоить ее. — Я ничуть не сержусь. Не поверишь, я и не подумал вчера о тебе. Способностей твоих в деле ни разу не видел, привык считать, что ты… — замялся, подбирая слова, чтобы не обидеть, — ну, обычная. А ты в любом случае особенная, потому как не всякая сообразила б меня водой окатить. Так что извиняться тебе не за что, а вот от меня — спасибо. С тобой не пропадешь! — подмигнул ей.
Мордашка Эрики, совсем было погрустневшая, расцвела улыбкой.
— Послушай, Тимьян, ты ведь… — теперь мялась сестренка, — бродила?
— Кто-кто?
— Ну, тот, кто ходит по дорогам, бывает в разных местах, нигде не живет постоянно…
— А-а, бродяга?
— Да, наверное. У нас нет такого слова, а человеческих языков я пока не знаю.
— Да, бродяга. А что?
— И ты снова уйдешь бродить?
— Уйду-уйду, — проворчал я. — Вот решат старейшины выполоть и тут же отправлюсь.
— Брось! — улыбнулась она. — Дед, да и остальные старейшины, кроме Ежи, всегда всем недовольны, особенно молодыми айрами.
— Меня вообще-то не сильно тревожит их недовольство. Я и не собирался оставаться в Зеленях навсегда. Меня ждут в другом месте. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Ах, ждут? Твоя заноза? — мне показалось, на личике промелькнуло что-то похожее на огорчение. — И ты перестанешь бродить, будешь жить с ней?
— Не знаю, так далеко не заглядывал. Да тебе-то что, сестренка? — удивился я. — Доброты твоей не забуду. Если не запретят, обязательно навещу когда-нибудь, лады? Подарков принесу. Ты что любишь? Сласти? Украшения? Наряды?
— Все понемножку, — улыбнулась она. — В человечьих землях страшно?
— Да как тебе сказать? Всяко бывает. С Зеленями, конечно, не сравнить, но у вас, когда о людях говорят, только плохое поминают, а это не так. Им вовсе не чужды доброта, благородство, широта души и прочие добродетели.
Эрика хотела еще что-то сказать, да появление Клевера помешало.
— Пойдем, — кивнул мне дед. — Нас ждут.
Я поднялся на ноги, гадая, куда придется идти. Ведь не на площади же у ствола будут песочить колдуна-полукровку? Ответ не замедлил появиться в виде пахнущего клевером розово-зеленого облака, вмиг охватившего меня и потянувшего куда-то.
Когда перед глазами прояснилось, мы стояли перед огромным деревом неизвестной породы, росшем на вершине высокого холма. Полюбоваться окрестностями не получилось, потому как нас действительно ждали: на огромных корнях, расходившихся во все стороны от серого ствола, сидели пятеро творящих, по одному из каждой Ветви. Четверо из них были мужчинами, примерно того же возраста, что и Клевер (Деды! И все по мою голову!), поэтому на синебровую светловолосую женщину вряд ли сильно старше меня смотреть было особенно приятно. Ежа тут же ободряюще улыбнулась.
— Приветствую, — Клевер качнул головой, усаживаясь на один из корней.
Тот слегка изменил форму, становясь более удобным для сидения и отращивая подобие спинки. Интересно, это дед поколдовал или дерево такое услужливое? Я поздоровался и остался стоять, полагая, что садиться без приглашения не следует.
— Сочувствую, Клевер, — низким голосом прогудел лиловобровый дед, разглядывая меня. — Тёрн и здесь остался верен себе. Тимьян, судя по всему — вылитая мать.
— Почтеннейший… — я пригляделся к щеке говорившего, — Бересклет. Не думаю, что отец собирался когда-нибудь знакомить меня с родичами. Вряд ли моя внешность имеет отношение к вашим размолвкам.
— А я полагаю, что как раз-таки собирался! — заявил коренастый алобровый старикан. — Более того, подозреваю, что и на свет тебе позволил появиться в пику отцу! Ты слишком многое позволял сыну, Клевер (Та-ак, щас, кажется, и дед огребет по полной), а его требовалось держать в узде. Вы с Вероникой поздно спохватились, парень к тому времени чрезмерно возгордился и никаких наставлений не терпел. Тёрна нельзя было отпускать из Зеленей, его дар был необходим здесь, а ты позволил молодцу уйти в бессрочные скитания. И ко всему прочему он еще посмел соединить силу, данную Зель-творящей, с человечьей неживой мощью, вместо того, чтобы произвести нормальных потомков в земле своего народа.
Угу, как племенной бык. Да если б мне ежедневно такие отповеди выслушивать приходилось, я б тоже поспешил смотаться, даже при своем ущербном даре. А у бати-то все в порядке было, так чего удивляться? И Корешка я все больше понимаю, а деда, пожалуй, жалею. Сам-то переживу, не такое сносить приходилось, а вот Клевер, по-моему, с трудом сдерживается. Вон, помрачнел, сидит туча тучей, гляди, сейчас молниями засверкает.
— Рдест, тебе везде мерещится недобрый умысел, — миролюбиво проговорила Ежа. — И что еще хуже, ты очень спешишь поделиться подозрениями. Может быть, Тёрн ушел как раз потому, что устал слушать о том, какой он несознательный.
— Ты его не знала, — упорствовал Рдест. — Родилась, когда его в Зеленях забывать стали.
— И очень жалею, — усмехнулась женщина. — Может, будь я постарше, он и не ушел бы.
Дед посветлел лицом и глянул на синебровую с признательностью, я тоже был ей благодарен. Молодица, одна среди пяти суровых старцев, а не побоялась срезать ворчуна. Все-таки айрицы жуть какие бойкие. Верно, я поэтому на Малинку и запал — память крови взыграла. Человеческие-то бабенки в большинстве своем поспокойнее будут.