Какой народ откажется от такого дара, проявив крайнее благородство? Такой народ нашелся только один - и это были горские евреи. Это непонятный и неповторимый поступок иудеев; навряд ли еще один народ найдется, способный на такое. «Они изгнаны, как прежде изгонялись мы. Да не войдет ни один иудей в их брошенные жилища и не возьмет с иголки». Таково было постановление раввинов в Грозном.
Оставим иудеев с их непонятными для всего человечества религией, психологией, жизнепониманием, у них почему-то все наоборот, чем у других. Мы собрались говорить о великом, так давайте говорить.
…С одной стороны раздвоенный рукав реки и открытое пространство, с другой стороны, горы густо заросшие лесом. И народ, много народа, празднично одетого, веселого. Веселы те, что помоложе, а у тех, что постарше на лицах нескрываемая тревога: опыт подсказывает им, что не все получается в жизни так гладко, как задумывается. Кто его знает: надолго ли? И вообще: получится ли? Что будет, когда пройдет десять, шестнадцать, двадцать лет? Ведь такое не забывается веками.
Высокий и широкий помост сооружен у самой реки. Он обнесен перилами. Посередине трибуна. На помосте и на перилах ковры. На ступеньках, ведущих на верх помоста, тоже ковры, их принесли с опустевших ингушских домов села Шолхи.
Все готово для великого действа - произнесения старцем тоста «за окончательное избавление от вековечных врагов». Готов большущий турий рог с серебряным окладом и цепью, готова арака, которую в нее нальют, готова длинная шеренга девушек, наряженных в национальные костюмы с подношениями на руках - олибахи, готов старец Урузмаг, знаток древних традиций, которому поручено произнести над рогом проклятье врагу и благословение своему народу. И еще здесь много всякого начальства из города и военных, каких-то больших военных, НКВД и МГБ.
Прокладывая палочкой себе дорогу, по толпе пробирается слепой Кубады. Его фандыр висит за спиной в холщовом мешочке.
- О-о, Кубады! Не тебя ли пригласили произнести великий тост над турьим рогом?
- Нет, не меня, - коротко ответил певец на эту колкость. - Слава Богу, не меня!
Толпа окружает певца, чтобы немного поразвеяться до начала торжества.
- Почему же тебя не пригласили на это великое дело, разве ты у нас не самый большой певец?
- Я самый большой певец не только Осетии. Лучшие галгайские, кумыкские и даже нохчинские * певцы признали мое первенство.
- Так в чем же дело, о Кубады?
- А в том, люди, что я изрекатель добра, а вы собрались сотворить зло.
- Как? Ингушские земли отдают нам… Разве это плохо?
- Все это плохо кончится, очень плохо, люди ушли бы вы домой!…
- О Кубады, мы долго ждали этот день!
- Очень плохо! Очень плохо! Но лучше бы, если вы разошлись домой… Плохо то, что вы задумали… Чего вы еще хотите? Чужеземцы согнали их с родины, вы разграбили все их имущество и заняли их дома, а кое-где уже осквернены могилы. Так вы собрались, чтобы всем народом плюнуть им во след?… Как хорошо, что я слеп, но еще лучше бы, мне быть и глухим. Этот Урузмаг глуп, очень глуп. Он выпил целую реку араки, но ума не прибавилось. В застолье все прощается, а тут не застолье, тут - война, не прощается ни один жест, ни одно слово… Может, уйдете домой? Вы - мои люди, мне за вас страдать.
- О, Кубады, это такой день! Такой праздник! Разве ты не слыхал, кто к нам приедет? Сам Лаврентий Берия - друг нашего народа.
- Лучше бы ему не приезжать. Как мне вас убедить?…
- Иди туда поближе, Кубады, может и тебе достанется что-нибудь от сегодняшнего пира… Столько пирогов нанесли! Целые горы!
- Нет! Не хочу. Мне не надо. У меня в мешке с фандыром целый хлеб и сыр… Но вы бы лучше ушли отсюда…
- Едут! Едут!
- Это он! Едет сам он!!!
- Туда смотрите на дорогу! Черные машины! Как близнецы!
Взоры устремились на дорогу, что ведет из города: на ней показалась вереница черных одноликих, блестящих машин. Они шли быстро на короткой дистанции друг от друга. Энкеведешники и военные образовали коридор, по которому должен был двигаться он к помосту на трибуну. Поднялись крики: одни требовали соблюдение порядка и грозились сурово наказать нарушителей, а толпа ликовала.
- Да здравствует путеводитель великой коммунистической партии большевиков!
- Вождь и учитель мирового пролетариата!
- Светоч мира!
- Осуществитель вековых надежд нашего народа!
- Иосиф Виссарионович Сталин!
- Ур-р-р-ра!
Заранее подготовленный хор запел торжествующее победное «Ой варайда - гей!».
Машины остановились полукольцом, боками к поляне, дверцы всех машин разом раскрылись. Из одной выскочил полненький, белолицый, прыткий человек в очках - Лаврентий Берия.
Хор пропел ему славу. Он весело улыбнулся, махнул поляне рукой и двинулся по коридору из военных к помосту, на ходу раздавая улыбки налево и направо. Его сопровождали три генерала и человек двадцать гражданских чекистов.
- Да здравствует ВКП(б)!
- Да здравствует Сталин!
- Да здравствует мудрое руководство СССР!
- Да здравствует наш друг Лаврентий Павлович Берия!
- Ур-р-ра!
Лаврентий был ловким человеком, несмотря на свою округлую комплекцию. Он прошелся похотливым взглядом по шеренге красавиц Осетии и, взбежав по ступенькам наверх, стал махать шляпой. Это встретили овацией и ликованием.
Вслед за Берией поднялись три генерала: Серов, Кобулов, Момулов. Попыталась, было, подняться кучка местных руководителей из города, но их дерзко остановил внизу чекист.
- Мы должны стать за Лаврентием Павловичем и еще… - попытался объяснить распорядитель.
Каменный, холодный взгляд чекиста оборвал его запутанную речь. Распорядитель замолчал.
Но это заметил генерал Кобулов. Он перекинулся словом с Момуловым, перегнулся через перила и коротко бросил:
- Старика с рогом пропусти и больше никого.
В спешке наливали араку в рог, дали в руки Урузмагу и подтолкнули.
- Иди наверх. Говорить будешь. Громко говори, чтобы весь народ услышал.
Урурзмаг - высокий, красивый, холеный старик с седой головой и седой бородой. Большая часть его жизни прошла на кувдах и тризнах. Он даже не может вспомнить, когда был занят чем-то, кроме застолья. У него красивый голос. Он умеет говорить так, что его с удовольствием слушают, хоть и знают, что в этих словах мало значимости.
- Рог! Рог! Серебряный рог! Говори Урузмаг. Скорее говори.
- Тихо, люди! Урузмаг слово скажет!
- Урузмаг великое слово будет говорить.
- А? Что? - повернулся Берия к Серову, а Серов указал на Кобулова и Момулова, эти двое что-то шепнули Берии.
- А-а! Да! Да! Мне вчера это говорили. Пусть скажет, если это так важно! Иди старик, иди! Говори!
Снизу из подмостка кричал еще один:
- Лаврентий Павлович? Товарищ Лаврентий Павлович, разрешите спросить.
- А? Что? Спрашивай!
- А что будет, если ингуши вернутся назад?
- Ингуши назад? - Лаврентий засмеялся и полез в карман, достал коробку спичек и показал народу. - Товарищи осетины, тут один спрашивает меня: а что будет, если вернутся ингуши? Вы видите эту коробку? Видите? А что будет с мухами, если их набить в эту коробку и бросить в снег в лютый мороз?
- Они подохнут!
- Они погибнут все до одной!
- Вот вам ответ, товарищи осетины, на этот вопрос.
Берия топнул ногой о помост.
- Никогда! Никогда нога ингуша больше не ступит на эту землю! Она теперь ваша во веки веков! Партия дарит вам ее!
- Ур-р-ра!
- Да здравствует товарищ Сталин, наш вождь и учитель!
- Да здравствует Советское правительство!
- Живи долго, Лаврентий Павлович Берия!
- Ур-р-ра!
Кобулов взял Урузмага за локоть и подвел к перилам помоста:
- Поторопись, старик, товарищ Берия торопится. У него много дел и без вас.
Урузмаг стал рядом с Берией, высоко и торжественно на обеих руках поднял рог, наполненный трижды перегнанной аракой. Но он замешкался, повернулся назад.
- В чем дело? - Спросил Кобулов по-осетински.
- Шапку с меня надо снять. В шапке нельзя говорить. Такой обычай.
- А-а, шапка? - Кобулов стащил со старика шапку, - говори!