— Я требую, — начал он свои обычные угрозы, но следователь спокойно перебил его:
— Скажите, Юхневич, это не ваш чемодан? — с этими словами Сацевич поставил на стол небольшой фибровый чемодан.
— Нет, не мой.
— Посмотрите хорошенько. Вот еще полоса по диагонали.
— Не мой.
— Напрасно отказываетесь. Ваш чемодан. Это подтверждают все ваши друзья — Снегуров, Зинькевич, Попко и даже Иван Сакула. Об этом же говорят и ваша бывшая жена, и сын.
— Какой сын? — Юхневич заметно вздрогнул.
— Сын Виктор, которого вы изгнали из дома. Вы знаете за что. Этот чемодан Виктор привез из армии.
— Ну и что?
— Чемодан нашли на железнодорожной станции. В день, когда было взорвано здание милиции и прокуратуры.
— Не пойму, какая связь между чемоданом и взрывом.
— В уголках чемодана обнаружены остатки взрывчатого вещества тринитротолуола.
— Это ничего не значит. Я мог глушить рыбу. Судите за браконьерство.
Сацевич вызвал дежурного:
— Пригласите Зинькевича.
— Скажите, Зинькевич, — обратился следователь к вошедшему, — вам знаком этот чемодан?
— А как же! В нем взрывчатку возили, когда взрывали хату участкового Гусевича.
— Кому принадлежит этот чемодан?
— Так вот ему же, Юхневичу. Он и взрывчатку туда клал, он и шнур брал с собой, он и запаливал вместе с Наливайко... Я ж вам говорил, я в карауле стоял у машины, на случай, если кто пойдет.
— Что скажете, Юхневич, так это было?
— Может, так, может, и не так. Ну, смотри, Зинькевич, — вдруг злобно сказал Юхневич, — я пропаду, но и тебе кары не миновать.
— А ты не пугай, не пугай. Хватит, попугал...
Еще очная ставка — с Попко. Еще одна — с Морозом. Шаг за шагом, со скрипом, прижатый как уж вилами, сознавался Юхневич в совершенных бандой под его руководством, при его инициативе преступлениях.
— Да я... Да, было...
Последняя очная ставка — со Снегуровым. Во время допроса вошел Карпович. Михаил Константинович сел у стола сбоку, посмотрел на Юхневича, на какое-то мгновение взгляды их встретились. Юхневич не выдержал этой молчаливой дуэли, отвернулся. «Не хочет признавать старых знакомых, — подумал Карпович. — Ну что ж, не хочет — не надо».
Юхневич был уже сломлен. Он понял, что игра проиграна, отвечал на вопросы вяло, односложно.
— Скажите, Юхневич, — спросил Григорий Сацевич, — вы совершили ряд весьма серьезных преступлений: убийство, взрывы, поджоги. Что вас толкало на это?
— Водка. Вернее, самогон. Спьяну все это...
— А почему же вы спьяну, — вмешался в разговор Карпович, — жгли и подрывали не свой дом и не его (он показал на Снегурова), а председателя колхоза, участкового уполномоченного, здание милиции, прокуратуры?
— Случайно...
— Нет, не случайно, — сказал Карпович. — Мстите Советской власти, Юхнов?
— Моя фамилия Юхневич.
— Ваша фамилия Юхнов. Именно под этой фамилией вашего отца и вас раскулачили в тридцать третьем году. Под этой фамилией вы дослужились у немцев до оберфюрера на территории оккупированной Белоруссии. Получили от немцев орден за то, что продавали наших людей. За то, что убили отца Наливайко, который помогал партизанам. А потом распространили слух, что его убили партизаны. И сыну внушили это же. И его сделали бандитом.
— Откуда вам это известно?
— Из уголовного дела. Как изменника Родины суд приговорил вас к расстрелу, но вам заменили смертную казнь десятью годами. Суд проявил к вам гуманность. Вы отсидели этот срок, вышли из заключения, подделали паспорт, изменили фамилию и приехали сюда, чтобы мстить Советской власти. За что? Всю жизнь вы носите камень за пазухой. Бьете из-за угла, в спину.
Вы придумали себе биографию: фронтовик, ранен. Вам поверили. Люди приняли вас в свою семью. Как же вы им отплатили за это?
— Ваша взяла, — глухо сказал Юхневич, — судите.
— Уведите обоих, — приказал Карпович.
И когда их увели, Григорий Сацевич сказал:
— Вот подонок! Михаил Константинович, а где он потерял глаз?
— Не стал я ему это припоминать. Тем более что и он не признал меня. Хотя тогда, пятнадцать лет назад, я вел следствие по его делу. А глаз он потерял, Гриша, на службе у немцев. Допрашивал он кого-то из наших партизан. Того схватили с поличным — вез в лес немецкое оружие. Немцы Юхнову доверяли: он частенько один вел допросы, без гестаповцев. Ну и на этот раз так было. Начал он тому партизану вопросы задавать, а тот ему в ответ: «Сволочь ты, — говорит, — поганая, за сколько сребреников фашистам душу свою продал?» Он его ударил. Тогда партизан сложил на правой руке два пальца рогаткой — средний и указательный — и раз его по глазам. Что он еще мог, безоружный, сделать? Ну, средний палец подлиннее, он как раз и пришелся на левый глаз...