– Вы не суд присяжных, состоящий из обычных граждан, – сказал Тим.
– Правильно, – ответил Рейнер. – Мы суд присяжных, состоящий из умных, проницательных людей.
– Но у вашей системы тоже есть недостатки.
– А разве что-то бывает без недостатков? Вопрос в том, что у нас их меньше.
Тим ничего не ответил.
– Почему бы вам не присесть, мистер Рэкли? – предложила Аненберг, но Тим не двинулся с места.
– Вы проводите собственные расследования?
– В этом прелесть нашей системы, – сказал Рейнер. – Мы занимаемся только теми делами, которые уже рассматривались в суде, – случаи, когда подозреваемых отпустили в силу процедурных формальностей. У этих дел обычно есть исчерпывающие доказательства в материалах дела и протоколах заседаний.
– А если нет?
– Если нет, то мы их не трогаем. Мы осознаем, что ограничены в средствах – у нас нет возможности заниматься расследованием и сбором улик.
– Как вы достаете материалы дела и протоколы слушаний?
– Протоколы слушаний – открытые документы. А у меня есть несколько судей, близких друзей, которые посылают мне нужные материалы. Им нравится, что я упоминаю их имена в списке благодарностей в моих книгах. – Он ногтем смахнул что-то невидимое с одной из запонок и самоуверенно ухмыльнулся. – Нельзя недооценивать тщеславие. К тому же у нас есть некие договоренности с временными сотрудниками – работниками отдела корреспонденции, клерками и другими подобными служащими в офисах окружного прокурора и государственного защитника, которые невозможно проследить.
– Почему вас интересуют только случаи со смертным приговором?
– Потому что наши возможности ограничены. Мы можем привести в исполнение смертный приговор, но не более того.
Аненберг сказала:
– Дополнительное преимущество нашей системы в том, что мы исправляем все связанные со смертной казнью предрассудки. Большинство из тех, кого посылают на электрический стул, – представители ущемленных в привилегиях меньшинств, которые не могут позволить себе хорошего адвоката.
– …В то время как мы признаем равные права всех подсудимых, в том числе и для осужденных на смертную казнь, – добавил Митчелл.
– Мистер Рэкли, вы знаете, какое преимущество законного наказания обычно недооценивают? – снисходительно спросил Рейнер. – Оно избавляет жертвы и их семьи от моральных обязательств возмездия, и обществу не дают погрязнуть в наследственной вражде. Но когда происходит сбой, все сразу ощущают недовольство. Вы ведь хотите, чтобы в деле вашей дочери восторжествовала справедливость? И всегда будете этого хотеть – поверьте мне. Это как фантомная боль в ампутированной ноге.
Тим приблизился к Рейнеру ровно настолько, чтобы это воспринималось как агрессия. Роберт оторвался от стены, на которую опирался, но Дюмон из другого конца комнаты, еле заметно взмахнув рукой, приказал ему не вмешиваться. Тим заметил все это, а также то, что Рейнер не проявил ни малейшего признака страха.
Тим широким жестом обвел комнату:
– Вы собрали их всех в ходе своей работы?
– Да. В ходе моих исследований я провожу широкий анализ темы. Это помогло мне определить, кто откликнется на мои идеи.
– И вы заинтересовались мной, когда убили мою дочь.
– Дело Вирджинии привлекло наше внимание, – сказала Аненберг.
То, что она назвала Джинни полным именем, впечатлило Тима. Эта мелкая деталь, показывающая, что она понимает его состояние, делала правдоподобным утверждение Рейнера, что каждый из присутствующих потерял близкого человека.
– Нам трудно было найти подходящих людей, – сказал Рейнер. – В вас есть очень редкое сочетание профессионализма и моральных норм. Обычно мы рассматриваем кандидатов, чья жизнь омрачена какой-то личной трагедией – скажем, чьих любимых убили или изнасиловали выродки, которые избежали наказания вследствие несовершенства судебной системы и вернулись обратно на улицы города. И когда история Джинни попала в выпуски новостей, мы подумали: вот тот, кто разделяет нашу боль.
– Конечно же, мы не знали, что Кинделл снова выйдет сухим из воды, – сказала Аненберг, – но когда это случилось, утвердились в своем решении связаться с вами.
– Мы надеялись привлечь вас в нашу команду в качестве судебного исполнителя, поскольку у вас были возможности и доступ к информации, – признался Рейнер. – Нас разочаровала ваша отставка.
– Я бы никогда не сделал ничего такого, что шло бы вразрез с законом. И сейчас не сделаю.
Роберт нахмурился:
– Даже после того, как он вас предал?
– Да. – Тим повернулся к Рейнеру. – Расскажите мне, как это началось. Откуда возникла эта… идея.
– Около трех лет назад я встретил Франклина. Это было в Бостоне на конференции, посвященной праву и психологии. Мы были в одинаковом положении: я потерял сына, Франклин – жену, и мы сразу же ощутили родство душ. Так появилась идея Комитета. Однако мы решили бросить эту затею, посчитав, что разговоры так и останутся только теорией. Конференция кончилась, и я вернулся в Лос-Анджелес. Через несколько недель у меня была одна из ночей… Вы знаете, о каких ночах я говорю, не правда ли, мистер Рэкли? Ночь, когда горе и месть начинают жить собственной жизнью. Они становятся явными, осязаемыми… – глаза Рейнера затуманились. – Я позвонил Франклину, и мы вернулись к идее Комитета. В моем распоряжении были возможности выбора членов Комитета. В своих исследованиях я искал офицеров, работавших в правоохранительных органах, обычно с высоким индексом интеллекта, которые уважали власть и политику, но умели думать самостоятельно. А Франклин мог осторожно все проверить, войти с кандидатом в контакт, ввести его в наш круг. – На лице Рейнера появилась чуть заметная довольная улыбка: – Ваши колебания, мистер Рэкли, утверждают нас во мнении, что вы достойны войти в Комитет.
– А что если я буду не согласен с вердиктом?
– Тогда мы бросим это дело и двинемся дальше. В Комитете имеет силу только единогласный вердикт. Если кто-нибудь из нас почувствует недовольство, у него есть право вето.
– Здесь весь Комитет?
– Вы будете седьмым и последним его членом, – сказал Дюмон. – Если решите присоединиться.
– А из каких источников финансируется это предприятие?
Рейнер приподнял в ухмылке усы:
– Книги хорошо меня обеспечивают.
– Теперь мы хотели бы кое-что прояснить, – сказала Аненберг. – Мы не применяем жестокие или необычные наказания. Казнь должна быть быстрой и безболезненной.
– Я не любитель пыток, – произнес Тим.
Накрашенный рот Аненберг слегка скривился в усмешке – первая трещина в ледяном фасаде. Все, казалось, были довольны. На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание.
Тим спросил:
– А что ваши личные дела?
– Убийца жены Франклина исчез сразу же после того, как его оправдали, – сказал Рейнер. – Последний раз его видели в Аргентине. Человек, убивший мать Аиста, сидит в тюрьме за более позднее преступление. Убийцу сестры Роберта и Митчелла застрелили, но к делу это не имеет отношения. А убийцу матери Дженны забили до смерти в бандитской разборке больше десяти лет назад. Вот состояние наших, как вы выразились, личных дел.
– А человек, который убил вашего сына?
В глазах Рейнера появилась горечь:
– Он все еще на свободе. Убийца моего сына разгуливал по улицам Нью-Йорка, когда я слышал о нем в последний раз.
– Бьюсь об заклад, вы ждете не дождетесь, когда сможете проголосовать за его виновность.
– На самом деле, я бы не стал трогать свое собственное дело. – Рейнер, казалось, заметил недоверие на лице Тима. – Это не служба мести. Я никогда не смог бы быть объективным. Однако…
– Что?
– Мы собираемся предоставить такую возможность вам. Я выбрал дело Кинделла. Оно будет седьмым и последним делом Комитета, которое мы должны рассмотреть в первую фазу его развития.