Он сделал мир безопасным для нее. Он научил ее доверять.
А как раз этого он не должен был делать.
Каждый раз, когда он думал, что приспособился к горю, оно наносило ему новые удары; оно накрывало его с головой.
Через сорок пять минут Тим буквально вытолкал себя на пробежку. Не привыкший к смогу и выхлопным газам, он добежал только до угла улицы и остановился, согнувшись пополам и тяжело дыша – как шахтер, выкуривающий в день по три пачки сигарет. Дома Тим с облегчением принял душ, а потом отправился к Рейнеру. Он чувствовал, что Комитет может дать ему что-то, что было необходимо ему, как воздух.
Дать ему цель.
Рейнер снова надел личину благонравного и сдержанного человека – ни намека на ночное вторжение. Тепло встретив Тима, он провел его в конференц-зал, где уже ждали остальные. Аненберг сидела в кресле, положив ногу на ногу, в строгой темно-синей, но слишком короткой юбке.
Аист в очередной гавайской рубашке, на этот раз сине-зеленой, поднялся поприветствовать Тима. Его рука была влажной и отекшей, рукопожатие – слабым.
– Я хочу поприветствовать вас в Комитете, мистер Рэкли.
Митчелл сидел откинувшись в большом кожаном кресле и положив ноги в кроссовках на край мраморной столешницы. Роберт точно в такой же позе сидел напротив и казался зеркальным отражением брата.
Дюмон подошел и со странной гордостью посмотрел на Тима. На какую-то долю секунды Тиму показалось, что тот собирается его обнять, и он почувствовал облегчение, когда Дюмон протянул ему руку и сказал:
– Я знал, что могу рассчитывать на тебя, Тим.
Две бумагорезки стояли по обе стороны двери, как часовые.
В баре стояли два графина с водой и комплект стаканов.
Взгляд Тима переместился на стол, где были расставлены фотографии в рамках: старый черно-белый снимок женщины с популярной в семидесятые прической – перед стулом Дюмона, фото потрясающей блондинки в самом расцвете юности, сидящей верхом на лошади – перед Митчеллом и Робертом. Тим двигался вокруг стола, пока не дошел до своего кресла. Из тонкой серебряной рамки на него смотрела Джинни. У нее была глуповатая, чуть смущенная улыбка. Фотография, где она во втором классе, та, что печатали в «Лос-Анджелес таймс». Видеть Джинни в этой незнакомой обстановке было неприятно. Тим взял снимок в руки и некоторое время рассматривал его так, будто никогда не видел.
– Мы позволили себе эту вольность, – сказал Дюмон.
Тим подумал о Кинделле, просыпающемся каждое утро в обшарпанном гараже со следами крови Джинни. Он подумал о том, что хотел бы на десять минут остаться с ним наедине, и о следах, которые останутся после этого на стенах.
– …фотографии полезно иметь под рукой. Они помогают сосредоточиться на главном. – Взгляд Роберта вернулся к фотографии Джинни, его лицо смягчилось – первая трещина в каменном фасаде.
– Мы сочувствуем тебе, – сказал Митчелл. – Это ужасно.
– Спасибо.
Рейнер обратился к Дюмону:
– Не пора ли привести его к присяге?
Дюмон смущенно прочистил горло и начал читать текст, напечатанный на желтом юридическом бланке. Клятва была кратким изложением пунктов, которые они обсуждали два дня назад в библиотеке Рейнера. Тим вслед за Дюмоном повторил каждый пункт, в том числе пункт о самороспуске, потом сел и придвинул кресло к столу:
– К делу.
Бумагорезка, сотрясаясь, поглотила листок Дюмона. Дюмон отдернул руки от щели:
– Ненасытная тварь.
Рейнер снял со стены портрет сына; за ним оказался сейф с электронным замком на круглой панели и встроенной сверху задвижки, позволявшей класть вещи в сейф, не открывая дверцу.
Заслонив собой сейф, Рейнер набрал код, потянул за стальную ручку и сделал шаг в сторону. Дверца открылась, и все увидели в сейфе солидную стопку папок.
По Тиму словно прошел разряд тока, и его сердце лихорадочно забилось.
Одна из этих папок была посвящена Кинделлу.
Рейнер жестом показал на открытый сейф:
– Здесь самые нашумевшие дела за последние пять лет. Я уже собираю материалы для следующей фазы, но пока мы остановимся на семи. Выносить документы из этой комнаты нельзя. На каждой папке магниевая полоска, так что, если сюда заявятся представители власти, я могу бросить зажженную спичку через задвижку сейфа и никаких улик не останется. Сейф выдерживает температуру до 350 градусов, он может гореть в течение часа без всяких последствий и будет удерживать пламя, пока все внутри не сгорит. Если же кто-нибудь попробует ломать замок, ручка отломится.
Аненберг сказала:
– Перед тем как мы начнем, позвольте объяснить процедуру… Перед Вашим приходом, Тим, мы с Франклином предложили установить порядок проведения встреч, и члены Комитета одобрили идею. Я в общих чертах обрисую, как мы будем рассматривать каждое дело. Сначала обсудим, какое преступление совершил подозреваемый. Рейнер и Дюмон будут руководить дискуссией. Так как мы не можем притворяться, что относимся к делу непредвзято, мы в общих чертах обговорим обстоятельства и перечислим основные аргументы. Если появится вероятность вынесения обвинительного приговора, мы вернемся назад и пройдемся по всем материалам с самого начала. Уильям смог достать материалы и из офиса окружного прокурора, и из офиса государственного защитника, так что у нас есть доступ ко всем данным с момента обнаружения факта преступления.
Тим оторвал взгляд от нижней папки в сейфе и постарался сконцентрироваться на словах Аненберг.
– Мы пройдемся по полицейскому расследованию, потом по протоколам допросов из офиса окружного прокурора и из офиса государственного защитника, и познакомимся со всеми фактами, которые изучали обе стороны. После этого мы перейдем к отчетам экспертов, а затем рассмотрим доказательства, которые приводились в суде, включая показания очевидцев. До того как мы проголосуем, все члены Комитета просмотрят каждый документ – не важно, сколько времени это займет.
– Спасибо, Дженна. – Рейнер коротко кивнул – как отец, гордящийся тем, что его дочка играет на пианино. Он достал из сейфа верхнюю папку, сел и положил на нее руку:
– Мы начнем с Томаса Черного Медведя.
– С садовника, который в прошлом году убил в Голливуде семью Хиллс? – спросил Тим.
– Предположительно, мистер Рэкли. – Аненберг постучала карандашом по дужке своих очков.
– Отстань от него, Дженна, – сказал Роберт. Он сидел рядом с Тимом; от него пахло бурбоном и сигаретами.
– Какие доказательства? – спросил Тим.
План места преступления и отчеты об уликах были пущены вокруг стола. В то утро свидетель видел Черного Медведя. Во дворе перед домом потерпевших: он выкорчевывал засохший сикамор. У Черного Медведя не было алиби на двухчасовой промежуток, в течение которого были совершены преступления. Он говорил, что сидел дома и смотрел телевизор – сомнительное заявление, так как детективы обнаружили, что телевизор был сломан. Мотив был неясен; из дома ничего не пропало, следов на трупах жертв, указывающих на то, что убийца был извращенцем или сексуальным маньяком, не оказалось. Родители и двое детей – одиннадцати и тринадцати лет – были убиты выстрелом в голову, как будто их казнили.
После допросов с пристрастием Черный Медведь подписал признание.
– По-моему, дело пахнет наркотиками, – сказал Роберт, листая документы. – Его отец колумбиец.
– У Черного Медведя богатая биография в смысле задержаний, но ни одного обвинения, имеющего отношение к наркотикам или нападениям, – заметил Дюмон. – Все по мелочам. Угнанные машины, кражи со взломом, пьянство в общественных местах.
– Пьянство в общественных местах? – Роберт не сводил глаз с Аненберг. – Чертовы индейцы.
Аист, перед которым лежал отчет экспертизы, уже исписал несколько листов, но потом остановился и начал разминать кисть, которую свело судорогой. В руке у него как по волшебству появилась таблетка, он проглотил ее, не запивая, и продолжил писать.