— Тоня. Вы наш новый сосед?
— Да, — снова смутился Антон, вспомнив, как он невольно стал свидетелем ее утреннего туалета. — У меня сахар есть, хлеб и консервы.
— Богато живете, — засмеялась она, показав ровные зубы. И, тряхнув челкой, сказала — Пойдемте. Что же вы стоите?
Он пропустил ее вперед, прошел следом за ней на кухню и, усевшись за стол, наблюдал, как она ловко режет хлеб, как наливает в чашки чай. Не оставляло ощущение, что все это он уже когда-то видел, словно в другой своей жизни или во сне, — заснеженные деревья за окнами, девушку в свитере с вышивкой на груди, синие чашки с белыми цветами, тонко нарезанное сало на тарелке со щербатым краем…
— Как вас зовут? Вы так и не представились? — Глаза у нее были серые, грустные, словно где-то в глубине души сидела боль.
— Антон. На заводе работаете?
— Да. Я до войны в Москве жила. Сначала попала на окопы, а потом в эвакуацию. Вы к нам надолго?
— Как дела повернутся, — улыбнулся он, заметив, что Тоня не решается притронуться к угощению. — Ешьте, не заставляйте вас уговаривать. Скоро на работу?
— Не, — она осторожно откусила от бутерброда и убрала ладонью упавшие на лоб волосы. — Мне в ночную сегодня. Я лаборанткой, на сталелитейном. Печи ведь не останавливаются, иначе «козел» будет.
— Что?
— «Козел», — засмеялась она, — застывший кусок металла. Тогда надо печь охлаждать и выбивать его, ломать футеровку.
— Спасибо. — Допив чай, он отодвинул чашку и встал, расправив под ремнем складки гимнастерки. — Распоряжайтесь продуктами, я обычно поздно прихожу, а то могу и задержаться надолго.
Она кивнула и приоткрыла рот, как будто хотела что-то спросить, но потом, видимо, передумала и пошла закрыть за ним двери…
В комендатуре стоял кислый, прогорклый запах дешевого немецкого табака, солдатского лота и оружейной смазки. Показав Сушкову на лавку у стены, старший патруля ушел.
Переводчик сел, вынул из кармана платок, вытер вспотевшую голову. Как нескладно все получается, теперь из-за служебной ретивости коменданта, проявляемой им в период пребывания здесь высокого гостя из Берлина, придется потерять драгоценное время. А потом пока дохромаешь от комендатуры до явки, да еще оглядываясь — не топает ли кто за тобой следом, пока поговоришь с Прокопом, пока вернешься домой. Так и не заметишь, как пройдет половина ночи.
Выспаться сегодня явно не удастся, а утром опять тащиться в замок на службу. И больным не скажешься, немцы этого не любят. А так иногда хочется отдохнуть, забыть обо всем, забыть свои страхи и сомнения, спокойно вытянуться на кровати с папиросой в зубах и поблаженствовать, бездумно глядя в потолок.
Что-то долго не возвращается фельдфебель, забравший пропуск, что там еще могло оказаться не так? Его же все здесь знают, знают, у кого и кем он служит, а Бютцов пользуется у немцев уважением, которое, хоть в малой мере, но помогает и его переводчику.
Завидев в коридоре долгожданного старшего патруля, Сушков облегченно вздохнул: наконец-то! Сейчас ему отдадут пропуск или выдадут новый и он сможет уйти. Но немец приказал следовать за ним.
Войдя в кабинет, Дмитрий Степанович невольно вздрогнул: у зарешеченного окна, прислонившись спиной к подоконнику, курил фон Бютцов, а за столом сидел Клюге в черной эсэсовской форме.
Сердце защемило предчувствием близкой беды. Зачем тут телохранитель берлинского гостя, еще недавно подозрительно оглядывавший Сушкова в холле охотничьего домика? Почему тут оказался сам Бютцов, оставивший замок и своего берлинского патрона?
— Присядьте, — показал на табурет Клюге. — Переводчик нам не понадобится, и мы сами решим наши внутренние дела.
Дмитрий Степанович понуро прошел к табурету и сел, положив шапку на колени. Глаза у Клюге холодные, как у удава, глубоко посаженные, равнодушные, а у Бютцова довольные, заинтересованные, на зажатой в пальцах сигарете скопился столбик пепла.
Переводчик давно вывел для себя, что почти любое намерение человека выдают его глаза, — важно только вовремя заметить, что в них. Поэтому он постарался спокойно посмотреть прямо в глаза Клюге.
— Я не понимаю, господа офицеры, что произошло? Меня остановил патруль и, заявив, что мой пропуск недействителен, доставил сюда.
— Куда вы шли? — вступил в разговор Бютцов. Его спокойный, доброжелательный тон немного развеял все более овладевавшие Дмитрием Степановичем нехорошие предчувствия.
— Хотел прогуляться перед сном. Голова, знаете ли;— Сушков неопределенно покрутил рукой.