— Это плохо кончится, — шепчет он.
— Обещаю, что больше не буду двигаться. Совсем-совсем.
— Я говорю не о сегодняшнем вечере.
— Не мог бы ты хоть на полминуты перестать загадывать? Я наслаждаюсь моментом.
Он издает низкий гортанный звук: мужской звук боли или удовольствия (не могу сказать точно).
— Я тоже. Вот в чем проблема, — заявляет он.
Он нежно меня обнимает. Как будто я хрупкая фарфоровая ваза, которую можно легко разбить. Это мне нравится ровно настолько, насколько и раздражает.
Я не хочу, чтобы он грубо со мной обращался, особенно сейчас, когда я вся в синяках и ссадинах. Но когда мои раны заживут, я надеюсь, что он не будет относиться ко мне так, будто я стеклянная.
На самом деле, я надеюсь, что он, возможно, немного... Хочу сказать, что было бы неплохо, если бы он потерял часть своего стального самоконтроля и прям самую малость был…
Грубым.
До любовных укусов в шею. До слабых отметин на моих бедрах от его пальцев. До восхитительной боли глубоко внутри на следующий день после ночи с мужчиной, который точно знает, что делает: куда положить свои руки на тебя и где прикоснуться, как заставить тебя стонать, дрожать и потеряться в себе, как сделать так, чтобы ты умоляла о большем.
Представив себе это, я начинаю дрожать всем телом. Это сладкий трепет.
Лиам шепчет мне на ухо, явно находясь на грани:
— О чем бы ты сейчас ни думала, девочка, остановись.
Мои уши становятся горячими.
— Прости, — выдыхаю я.
Он снова напрягается. Большой клубок нервов и разочарования просачивается наружу с каждым его неровным вздохом.
Лучше бы я не находила его нежелание столь соблазнительным. Лучше бы я не думала, что его амбивалентность так горяча. Но чем сильнее он борется с собой и отрицает то, чего так явно хочет его тело, тем больше я оказываюсь заинтригованной.
Я никогда не встречала человека, который себе в чем-то отказывал. По моему опыту, мужчины не церемонятся, полагая, что весь мир — это их конфетная банка. Самое большое для них удовольствие — брать все, что они хотят. Они полагают, что жевать конфеты — это их право по рождению. Они этого заслужили тем, что родились с членом между ног.
Они думают, что конфеты — это то, что им причитается.
Не Лиам Блэк. Он хочет, но не берет.
«Я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя. Мне стоит тебя напугать, но я не хочу этого делать. Ты пожалеешь, потому что я о многом могу попросить тебя, и ты наверняка мне это дашь».
Вспоминая его слова, я задаюсь вопросом, чего же он хочет от меня.
Что же может заставить бояться такого человека?
Грудь Лиама размеренно вздымается и опускается.
— Давай спать, девочка. Отдохни немного.
— Ты будешь здесь, когда я проснусь?
Лиам не отвечает, но он и не обязан. Поэтому я шепчу «надеюсь», после чего он с отчаянием вздохнул. В этом вздохе я слышу капитуляцию.
Раньше я не была в этом уверена, но теперь знаю это всем своим существом: даже если утром его здесь не будет, он очень скоро вернется.
Теперь главный вопрос заключается в том, почему он так сильно не хочет этого делать.
∙ ГЛАВА 9 ∙
Лиам
Она засыпает, как это делают дети. Сначала борется со сном, упрямо ему сопротивляясь, пока ее веки не смыкаются, а дыхание не меняется. Так резко, словно ее выключили, и даже бомба не могла бы ее потревожить.
Я убираю ее руку со своего тела. Полные губы Тру слегка приоткрываются, и она делает глубокие, ровные вдохи. Она не шевелится, когда я встаю с кровати, когда надеваю пиджак и туфли или когда натягиваю одеяло до ее плеч и долго-долго стою, смотря на нее сверху вниз.
Трудно сделать первый шаг к двери спальни.
Запереть за собой дверь еще труднее.
Выйти из здания, не оборачиваясь назад, — самое трудное.
Как я и предполагал, Деклан ждет меня у обочины в «Эскалейд». Он заводит автомобиль, как только я выхожу из дверей вестибюля, и не произносит ни слова, пока я открываю дверцу внедорожника и устраиваюсь на заднем сиденье. Мы плавно отъезжаем и некоторое время едем молча.
Пока я не говорю:
— Валяй. Я слушаю.
Его взгляд не отрывается от дороги.
— Это не мое дело. И ты уже все знаешь.
Знаю. В этом и проблема. Одна из многих проблем.
Я откидываю голову на спинку сиденья и закрываю глаза. Я ожидаю темноты, но вместо нее в моей голове появляется образ улыбающейся Тру.
Господи, ее глаза преследуют меня.
— Но…
Я размыкаю веки и вижу, как Деклан изучает меня в зеркале заднего вида.
— Но?
Он задумчиво склоняет голову на бок и снова переводит внимание на дорогу.
— Но правила созданы для того, чтобы их нарушать. Даже если они твои собственные.
Я раздраженно смеюсь.
— Ты знаешь так же хорошо, как и я, как плохо это может закончиться.
— Я не уверен, что она настолько хрупкая, как ты думаешь.
— Все они такие.
— Да, но все тебя боятся. — Он снова смотрит на меня. — Кроме нее... Меня она тоже не испугалась. Это уже кое-что.
— Что значит, она тебя не испугалась?
— Она послала меня, когда я предупредил ее, что ей следует быть осторожнее. Знаешь, когда в последний раз мне кто-то хамил? Никогда. Но она меня послала. Далеко и надолго. Она послала меня на хуй милыми словами, и сделала это с улыбкой.
Я недоверчиво смотрю на него.
— Ты хочешь сказать, что считаешь это хорошей идеей?
— Нет.
— Тогда что?
— Хрен его знает. Может быть, ничего.
Следует напряженная пауза. Я знаю, что он тщательно подбирает слова.
— Она была близка к тому, чтобы получить пулю или еще хуже, но она сопротивлялась. Ты сам это видел. Лежа на земле, будучи в меньшинстве, избитая, с пистолетом перед лицом, она нанесла удар вместо того, чтобы молить о пощаде. Сдаться. Рыдать.
Он выжидает, зная, что у меня достаточно личных воспоминаний о мужчинах гораздо более сильных, чем она, делающих именно это.
Раздраженный, я дергаю узел на своем галстуке, потому что он внезапно становится похожим на петлю.
— Итак, она боец. Но от этого все не станет более правильным.
— Верно, — соглашается он, кивая. — Но, может быть, этот факт делает все немного менее неправильным.
Я смотрю в окно, бормоча проклятия. Поверить не могу, что он это говорит. Из всех людей именно он. Я ожидал, что он будет молча кипеть от неодобрения, не принимая ее сторону.
Не будет ею восхищаться.
— Ты слишком долго был один, Лиам. Если ты будешь осторожен...
Мое настроение падает.
— Я не стану рисковать ее жизнью! — свирепо кричу я.
Выражение лица Деклана не меняется. Его хватка на руле остается такой же свободной, а зрачки не бегают в панике. Он смотрит мне в глаза через зеркало заднего вида и говорит ужасную правду:
— Ты говоришь так, словно еще не сделал этого.
Я стискиваю зубы и таращусь в окно, ненавидя себя за то, что он прав. Ненавидя себя за то, что позволил этому зайти так далеко.
У меня был шанс уйти, когда я просто запоминал ее профиль, пока она наливала мне отвратительный кофе. До того, как я увидел, как она засыпает. Как узнал, чем пахнет ее кожа после душа. Как прижимал ее тело к своему.
И какое удовлетворение я испытывал, защищая ее.
Нет, больше, чем удовлетворение... удовольствие.
Словно я был рожден для этого.
Мне не под силу исправить то, что я натворил. Я не могу вернуться в тот первый день на одиннадцать месяцев назад, когда увидел, как она помогала пожилой женщине перейти оживленный бульвар. Она останавливала движение поднятой рукой, после того как светофор сменился с красного на зеленый. Когда она подняла голову и наши глаза встретились через лобовое стекло на мгновение, я почувствовал что-то невероятное, прежде чем она снова обратила свое внимание на старушку, трясущуюся рядом с ней.