— Первая пятерка из скольких?
— Двенадцати.
Я не вижу его улыбки, но чувствую ее.
— Давай остальные.
— Любопытство. Свобода. Упорство. Познание. Юмор. Благодарность. Уединенность.
Через некоторое время он тихо говорит:
— Хороший список.
— Спасибо.
— И все же мне любопытно. Уединенность? Большинство людей не любят одиночество.
— Одиночество и уединенность — две совершенно разные вещи. Наиболее одиноко я чувствую себя в толпе.
Лиам задумчиво молчит, потом крепче прижимает меня к себе и вздыхает, уткнувшись в мои волосы. Я чувствую, как он борется с самим собой, но не знаю, с чем именно.
— Как ты стал таким, как сейчас, Лиам?
— А какой я сейчас?
— Человеком, стоящим на вершине горы костей.
Он медленно выдыхает и прикасается лбом к моему затылку. Он такой горячий, будто его лихорадит.
— Я мог либо подняться на вершину, либо сам стать скелетом, — говорит он хриплым голосом.
— И ты счастлив?
Его смех режет слух.
— Ты что, шутишь?
— Нет.
— Счастье — это иллюзия.
— Печально, что ты так думаешь. Большинство людей думают, что счастье — это и есть смысл жизни.
— Именно поэтому большинство людей впадают в депрессию, — с легким отвращением парирует он. — Они ставят счастье превыше остального. Выше более важных вещей. Но это всего лишь эмоция. Вряд ли они вообще имеют значение.
Он очень расстроен. Я задела его за живое, но он так часто задевал меня, что я не отступлюсь.
— И что может быть важнее счастья?
Он отвечает без колебаний, его голос звучит убежденно.
— Честь. Без чести человек с таким же успехом может считаться мертвым.
Слова повисают в воздухе, сверкающие и опасные, как обнаженный меч, чье заостренное лезвие собирает свет, а заодно и мое любопытство.
Почему босс мафии так яростно говорит о чести? Это скорее присуще солдатам, готовым отдать свою жизнь за Бога и страну. Рыцарям, присягнувшим на верность своему королю.
Человеку, выполняющему свой долг.
Я вспоминаю странное замечание Деклана в гараже и задаюсь вопросом, связаны ли его разговоры о честности и разговоры Лиама о чести.
Какой смысл в этом для людей, которые имеют дело с властью, насилием и человеческими страданиями?
Пока в моих нервных окончаниях бурлит странное предчувствие, я поворачиваюсь к Лиаму лицом в темноте.
— Лиам?
— М?
— Я добавляю честь к своему списку.
Его грудь плотно прижата к моим лопаткам, поэтому я ощущаю, как сильно колотится его сердце. И это значит больше, чем любые сказанные им слова. Я убеждаюсь, что была права, когда обвинила его в том, что у него было больше одного секрета.
Я начинаю думать, что Лиам Блэк — это лабиринт из тайн.
Слоеный пирог изо лжи.
И я собираюсь сдирать эти слои, пока не найду его истинный центр, даже если это убьет меня.
* * *
После той ночи наши дни начинают протекать в некой закономерности.
Утром я просыпаюсь позже Лиама. Мы вместе завтракаем, потом я иду заниматься в библиотеку, а он уходит на целый день бог знает куда. Я не спрашиваю. Он не объясняется. После ужина, вечером, мы проводим вместе время перед камином, читая, разговаривая или в полной тишине.
Мне кажется странным, что мы можем часами сидеть в присутствии друг друга, не испытывая потребности говорить. Странно, чудесно и умиротворенно, думаю, мы оба в этом нуждаемся.
Я часто ловлю на себе его взгляд, стоит мне поднять глаза от книги. Иногда Лиам смотрит задумчиво, иногда — мрачно. Внутри него скрывается дикий ночной лес, где обитают опасные существа и скрытые ловушки.
Но каким бы мрачным ни был его взгляд, его глаза всегда горят желанием.
Но после той первой ночи он ко мне не притрагивался.
Он держит свое обещание не давить на меня, как священный обет. Мы спим в одной постели, прикасаясь друг к другу, и всегда его эрекция рано или поздно дает о себе знать, но Лиам ведет себя как ни в чем не бывало, держа свои руки и член при себе.
Через неделю я изнемогаю от желания.
Неоспоримая истина, что пламя вожделения разгорается сильнее, когда ему не мешают. Чем дольше мы не получаем желаемого, тем пуще его хотим. Лиам предупредил, что больше не будет настаивать, и, клянусь Богом, ему это великолепно удается, в то время как я чуть ли не лезу на стены от сдерживаемой похоти.
Я не знаю, входит это в его планы или он просто выполняет свое слово, но лежать рядом с его теплом в темноте стало ночной пыткой.
На восьмой день я ломаюсь.
Мы сидим на кухне. Я — на табурете у большого черного гранитного островка и смотрю, как Лиам нарезает бананы в мои хлопья. Так просто, так по-домашнему: он без рубашки, а его волосы растрепаны после сна. Больше всего я хочу вцепиться в эти его волосы и направить его лицо себе между ног.
Поигрывая ложкой, я небрежно заявляю:
— Нам понадобятся презервативы.
Он замирает с бананом и ножом в руках. Все его внимание переключается на меня.
— Их нет ни в тумбочках, ни в шкафчиках в ванной, — легко продолжаю я, как будто только что не сгорела дотла от его взгляда. — Я проверила.
Лиам облизывает губы, отчего мои соски твердеют.
Затем мой волк кивает и снова переключается на банан.
Мне же приходится ухватиться за край столешницы, чтобы не растечься лужицей на полу.
Мы завтракаем в тишине, такой обжигающе горячей, что я начинаю потеть. Приняв душ и одевшись, Лиам уходит так же, как и каждый день — поцеловав меня в лоб у двери.
Однако прямо перед уходом он опускает голову и шепчет мне на ухо хриплым голосом:
— Ты должна сказать «пожалуйста».
И уходит, даже не оглянувшись, оставляя меня наполовину кипящей от злости, наполовину просто кипящей.
Я не могу учиться. Поэтому расхаживаю подобно лунатикам туда-сюда по библиотеке, из угла в угол гостиной и вокруг кухонного островка.
К его возвращению я нахожусь на грани.
Лиам находит меня на диване в гостиной, где я, поджав под себя ноги, пью бокал красного вина. Уже второй по счету. От приятной алкогольной расслабленности каким-то образом этот мужчина кажется сексуальнее, чем обычно. Его волевая нижняя челюсть сжата, а глаза горят, словно угли.
Он принес с собой небольшой коричневый бумажный пакет сумку.
Со мной Лиам не здоровается. Не здороваюсь с ним и я. Вместо этого мы смотрим друг на друга так, словно поспорили, кто моргнет первым.
Затем он ставит пакет на кофейный столик, подталкивает его ко мне и выпрямляется. Ослабляет галстук, наблюдая за мной и ожидая, что я что-нибудь скажу.
Боже. Он не собирается облегчить мне задачу.
Я ставлю бокал на кофейный столик и встаю.
— Ты голоден?
Его глаза пожирают меня насквозь.
— Блядь, очень.
— Я про ужин.
Он стягивает галстук через голову и бросает его на пол.
— Тогда нет. Давай, скажи это.
Мой пульс сбивается с ритма. Лиам включил свой режим альфы. Дикий, нетерпеливый режим. Тот, где он пушит хвост и скалит клыки, а его шерсть встает дыбом.
Я нервно облизываю губы. Потом вытираю о джинсы вспотевшие ладони.
— Эм…
Он опускает с себя пиджак, позволяя ему упасть на пол, затем расстегивает рубашку, вытаскивая заправленные концы из-под пояса брюк. Все это время он смотрит на меня, не мигая.
— Я, эм...
Лиам расстегивает пряжку. Мои груди наливаются, а соски начинают тянуть. Внезапно становится трудно дышать.
— Лиам.
Он вытаскивает ремень через шлевки с громким свистом, от которого я едва не задыхаюсь.
— Да, девочка? — терпеливым голосом откликается он, но его глаза полыхают
Я знаю, что он не назовет меня деткой, пока мы не окажемся в постели. Так он называет меня только там.
— Я хочу, чтобы... пожалуйста…
Он скручивает ремень и щелкает петлей. Я подпрыгиваю и, задыхаясь, выпаливаю:
— Не мог бы ты заняться со мной любовью, пожалуйста.