Когда оргазм отступает, я остаюсь вялой и потной, почти плача от облегчения. Лиам снова целует меня, на этот раз нежно, потом отстраняется и толкает меня на спину.
Встает между моих раздвинутых ног, опускается ниже, прижимаясь своей грудной клеткой к моей груди, и смотрит мне в глаза, когда входит в меня.
— Любишь мой член, детка?
Я киваю, слишком переполненная эмоциями и чувствами, чтобы говорить.
— Я знаю, что любишь, — мягким голосом говорит он, целуя меня в шею, а затем прижавшись к моему горлу, шепчет: — Его и все остальное. Я весь... я...
Он прерывается со стоном, толкнувшись сильнее.
Я крепко зажмуриваюсь, пытаясь себя убедить, что он хотел сказать «я твой», потому как отчаянно этого желала.
С таким же успехом я могла бы верить в Санта-Клауса или зубную фею. Лиам не мой, я не его, а наша странная сказка скоро закончится без всякого «долго и счастливо».
Насущный вопрос дня — насколько тяжело пройдет расставание.
И насколько сильно оно меня подкосит.
* * *
Через час мы по-прежнему валяемся в постели лицом к лицу. Его руки обнимают меня, наши тела плотно прижаты друг к другу, а мои пальчики ног покоятся на его больших ступнях.
— Чисто из любопытства, какой у тебя размер обуви?
Он вскидывает бровь.
— Если ты спрашиваешь в надежде, что я примерю твои туфли на каблуках и продефилирую перед тобой голышом, то мой ответ — нет.
Я слабо смеюсь, представляя эту картину.
— Ты такой странный.
— Не страннее тебя.
Мы улыбаемся друг другу. Он трется кончиком своего носа о мой. Сладость этого простого жеста вызывает у меня приступ отчаяния, и я закрываю глаза.
Прочистив горло, я говорю:
— Думаю, у тебя шестнадцатый размер.
— Не угадала. — Я открываю глаза и смотрю на него. Его улыбка становится самодовольной. — Больше. Затем он мгновение изучает мое лицо, его улыбка исчезает, а взгляд становится напряженным. — Что не так?
Черт бы побрал его и эти зоркие волчьи глаза.
— Просто... ничего.
Он берет мое лицо в ладони и хмурится.
— Скажи, — требует он.
— Не могу.
— Почему?
Я сглатываю, пялясь в его подбородок, чтобы скрыть свои глаза.
— Не хочу портить момент.
— Уже поздно. Я уже думаю о самом худшем.
— Мне не следовало ничего говорить.
— Расскажи. Что. Тебя. Мучает, — резко говорит он.
Блин. Вот кто тянул меня за язык?
— Ладно, — удрученно сдаюсь. — Эм... Сколько осталось дней?
Все его тело напрягается. Кажется, что он даже не дышит. Хриплым голосом Лиам отвечает:
— А что? Хочешь уйти пораньше?
Я крепко зажмуриваюсь и качаю головой, собираясь с духом, чтобы сказать ему правду.
— Я вообще не хочу уезжать.
Он совершенно неподвижен в течение долгого, ужасного мгновения. Вокруг тихо и безмолвно, слышно лишь его неглубокое и быстрое дыхание.
— Прости, — извиняюсь я. — Я не хотела тебя сердить.
Он тяжело вздыхает, прижимая меня ближе к себе.
— Сердить? Господи, Тру.
Похоже, что он не сердится, но не понятно, какие именно его одолевают чувства. Но что бы это за эмоция ни была, его дыхание утяжеляется, сердце отбивает дробь, а руки сжимают меня подобно тискам.
После нескольких минут молчания он, кажется, берет себя в руки. Ну, по крайней мере, его голос звучит нормально, когда он говорит:
— Три дня.
Мое сердце разбивается. Бабочки в животе тонут в кислоте, которая подступает к горлу. Кажется, меня сейчас вырвет.
Три дня. Боже, я здесь уже несколько недель. Времени совсем не осталось.
Когда я, сжавшись, лежу и слишком долго молчу, Лиам рычит:
— Черт возьми, Тру, поговори со мной, пока я не потерял гребанный рассудок.
— Я хочу продолжать встречаться, — набрав в легкие воздуха, выпаливаю я.
Он тихо скулит, словно от боли, и отпускает меня, перекатывается на спину и смотрит в потолок.
Меня накрывает обжигающе горячей волной паники. Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него широко распахнутыми глазами.
— Знаю, ты думаешь, что из-за твоей работы мне небезопасно с тобой находиться, но мы могли бы встречаться тайно. Я вернусь в свою квартиру и на работу, но время от времени мы... скажем, только по выходным или как-то так...
— Нет.
Он сказал это совершенно спокойно и решительно, вонзая нож в мое сердце.
Пылая от стыда, я падаю на спину и закрываю лицо руками, ругая себя за столь идиотский поступок. Жалкая, прилипчивая, влюбленная дура.
Только посмотрите на эту попрошайку. Мама пришла бы в ужас. Я сама в ужасе.
Ненавижу себя за эту слабость.
Я резко выпрямляюсь и свешиваю ноги с кровати, намереваясь сбежать в ванную, чтобы прийти в себя, но прежде чем я успеваю подняться, Лиам меня хватает.
Он притягивает меня обратно к своей груди так, что я оказываюсь сидящей между его раздвинутых ног, скованная его руками.
— Если бы существовал какой-то способ, я бы им воспользовался, — говорит он болезненным голосом. — У меня нет выхода, понимаешь? То, что мы сейчас делаем... ты даже не представляешь, чем мне это обойдется... какую кашу пришлось заварить...
— Чем это тебе обойдется? — перебиваю его. Жар ползет вверх по моей шее. Пульс учащен. — А как насчет того, во что это обойдется мне?
— У тебя вся жизнь впереди, — на повышенных тонах отвечает он. — Ты заканчиваешь юридический факультет, скоро сдашь экзамены и станешь адвокатом. Ты будешь жить своей мечтой...
На этот раз его обрывает мой резкий дикий смех.
— Хватит уже этих вдохновляющих речей! Эта мечта больше напоминает кошмар. Я не стремилась к этому, меня на это толкнул ужас, который произошел в моей семье. Самое худшее, что когда-либо со мной случалось. Мой брат был моим лучшим другом и лучшим человеком, которого я когда-либо знала, но его, мать твою, убили...
Я резко замолкаю, задыхаясь от рыданий.
Лиам молча обнимает меня.
Мое чувство стыда усиливается, потому что я не единственный человек в этой комнате, переживший потерю. В этой ужасной категории Лиам одерживает верх. Я потеряла брата, а он родителей и шестерых братьев и сестер.
Меня трясет. Я закрываю глаза и шепчу:
— Я слишком эмоциональна. Знаю, что у самого... что твоя семья... — Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Давай просто забудем наш разговор.
— Твоего брата убили? — незнакомым голосом спрашивает он. Низким и лишенным каких-либо эмоций, разве что слабым отголоском тьмы. Опасности.
— Да, — обескураженно отвечаю я.
Лиам ждет, дрожа от напряжения. Он хочет подробностей, но я не хочу в них вдаваться, поэтому просто обрисовываю итог.
— Помнишь фразу, которую ты сказал мне в ресторане, о том, что свобода для волков означает смерть овцам? — Я глубоко вдыхаю, внезапно от всего устав. — Майкл был одной из тех несчастных овец.
— И ты решила посвятить свою жизнь тому, чтобы отомстить за него, — медленно произносит Лиам.
Его голос становится все более и более странным. Яростным и пылким, словно он нашел что-то драгоценное. Словно наткнулся на пиратский сундук, переполненный сокровищами и золотом.
Я отворачиваюсь, но чувствую на своем лице его обжигающий взгляд.
— Что, по-твоему, я имела в виду, когда сказала, что если уже поздно мстить, правосудие должно двигаться в другом направлении?
— Ты сказала своей матери, что не допустишь, чтобы то, что случилось с братом, случилось с кем-то из твоих клиентов. Я решил, что у него были проблемы с наркотиками или психическое расстройство, что он умер из-за самоубийства или передозировки. Что он был адвокатом, поэтому ты решила пойти по его стопам.
— Он не был адвокатом. Он даже не закончил колледж. Он был эдаким рубаха-парнем без денег и проблем с наркотиками, но встал на пути очень влиятельного человека.
Лиам снова замолкает и замирает, что-то напряженно обдумывая. Я уже решаю, что разговор окончен, но он бормочет: