— Это похоже на судьбу.
Я в замешательстве хмурю брови.
— Я не понимаю, о чем ты.
Он подталкивает меня с края кровати, заставляя встать, потом поднимается сам. Поворачивает меня лицом к себе без возможности увильнуть от его взгляда.
Впервые я вижу настолько черные глаза. Убийственно черный. Черный, как бездонная пропасть в самом темном углу ада.
— Мы сейчас оденемся и что-нибудь съедим. Тогда ты мне точно расскажешь, что случилось с твоим братом без всяких упущений. — Он выдерживает паузу и, сверкнув глазами, добавляет: — Включая имя этого могущественного человека.
∙ ГЛАВА 26 ∙
Лиaм
Я не отвечаю на вопрос Тру, зачем мне нужно знать его имя. Спокойно провожаю ее к гардеробу переодеться, меняю одежду сам и с нетерпением иду дожидаться ее на кухне.
Она входит босиком в одной из моих белых рубашек.
Это стало ее униформой. Даже готовясь к экзаменам, она в одной из них, с закатанными до локтей рукавами и подолом, чуть прикрывающим бедра. Чаще всего она не надевает под низ белье, потому что знает, что я все равно его сорву.
Тру усаживается на кухонный островок, и я ставлю перед ней миску с хлопьями.
Любуюсь, как она ест, пока Тру не вздыхает и не откладывает ложку в сторону.
— Ради бога, Лиам, перестань так на меня пялиться. Того и гляди просверлишь дыру в моей голове.
— Терпение не входит в число моих добродетелей.
— Поверь мне, я знаю, — сухо бормочет она.
Мы испепеляем друг друга взглядом. Требуется немалое самообладание, чтобы не сорваться с места и не заключить ее в объятия. Недавно я перестал пытаться посчитать, как много всего нас объединяет — потому что слишком многое. Но это…
Меньше всего происходящее похоже на обмен опытом и больше на знак свыше.
— Я весь во внимании, — говорю я.
Ее глаза темнеют. Она прикусывает нижнюю губу, потом опускает глаза на миску с хлопьями.
— Если через три дня мы больше никогда не увидимся, то какая разница?
Я весь в нетерпении, но сохраняю нейтральное выражение лица и спокойный голос.
— Хочу узнать о тебе побольше.
Она смотрит на меня исподлобья, сверкая зелеными глазами, а потом язвительно замечает:
— Должно быть, это неприятное чувство.
— Я это заслужил, — отвечаю, удерживая ее сердитый взгляд. — Пожалуйста, расскажи мне это все равно.
Мое «пожалуйста» явно ее поражает, и я проклинаю себя за то, что пру на нее, словно бульдозер. Делаю мысленную пометку в будущем лучше следить за своими манерами, а затем терпеливо жду, решит ли она выполнить мою просьбу.
Что чертовски сложно.
Наконец, Тру проводит рукой по своим длинным темным волосам и глубоко вдыхает. Выпрямляется, расправляет плечи и встречает мой пристальный взгляд.
— Я из бедной семьи, о чем тебе уже говорила. Выросла на восьмидесяти акрах земли в фермерском доме, который построил еще мой дедушка. К моему рождению дом порядком обветшал, потому как у папы нет феноменальных навыков разнорабочего. Если он попытается повесить картину, то ударит молотком по большому пальцу. Если полезет на лестницу, чтобы поменять лампочку, то обязательно упадет. Папа смертельно неуклюж, поэтому дом разваливался у нас на глазах. Но зато папа прекрасно выращивает урожай и животных, благодаря чему еды всегда хватало на семью из десяти человек. У каждого ребенка были свои обязанности по дому, но мой брат Майкл пошел по стопам отца в неуклюжести. Он был скорее угрозой, чем помощником. После третьего заезда в сарай на тракторе, мама окончательно запретила ему помогать на ферме.
Она взмахивает рукой.
— Короче говоря, оставшись без дел по хозяйству, только окончив среднюю школу, без вариантов поступить в колледж и без работы, у него появилось слишком много свободного времени. Он начал отираться в дешевых барах, где связался не с той компанией и начал продавать наркотики. Ничего серьезного, просто травка и таблетки, но в Техасе марихуана не легализирована. Так что, попасться за курением косяка — плохо, но за сбытом — еще хуже... но не настолько плохо, как попасться на торговле травы вместе с сыном местного судьи.
Она замолкает и смотрит на свои руки.
— Особенно если этот судья в старших классах был влюблен в твою мать, но та разбила ему сердце, когда вышла замуж за другого мужчину, — ее голос дрожит.
На мгновение она затихает. Я вижу, она предается воспоминаниям по боли, что отображается на ее лице. Мне снова приходится бороться с собой, чтобы не обнять ее.
— Разумеется, у сына судьи был хороший адвокат. Семья-то зажиточная. Со связями. Адвокат утверждал, что мой брат был вдохновителем этого наркобизнеса, как будто Майкл вообще мог стать вдохновителем чего-то. А еще, что Майкл принуждал и манипулировал сыном судьи. Неважно, что это было бредом сивой кобылы, потому что этот сынок был настоящим отморозком, как и вся его семья. В общем, все было с точностью наоборот. Но у нас не было денег на адвоката, поэтому ему назначили государственного защитника.
Ее голос становится жестче.
— Это было похоже на убой скота. Сын судьи отделался легким испугом. Ни дня в тюрьме, ни даже общественных работ. Моему брату же вынесли максимально суровый приговор.
— Какой?
Она колеблется, прежде чем спокойно сказать:
— Пять миллионов долларов штрафа. Плюс сорок лет в федеральной тюрьме.
Серийные насильники получают более легкие сроки.
Стиснув зубы от злости, я решаю промолчать.
— Но он все равно мог бы выйти досрочно за хорошее поведение. Государственный защитник к тому же собирался подавать апелляцию, но так и не смог это сделать, потому что спустя месяц заключения Майкла убили в душе.
Мне хочется взять в руки пистолет и выпалить из него в кого-нибудь. Но я сдерживаюсь.
— Соболезную.
Она тяжело вздыхает.
— Угу. Спасибо.
— Выяснили, кто его убил?
Она поднимает на меня глаза, и я вижу, как блестят непролитые слезы ярости.
— Один из тех, кто был замешан в этом деле, признался. У него был пожизненный срок без права на условно-досрочное освобождение, так что ему нечего было терять. Однако его разозлило, что ему так и не заплатили обещанную сумму.
Когда она не продолжает, мой гнев разгорается еще сильнее.
— Судья?
С трудом сглотнув, она кивает.
— Но, само собой, с судьями приятельствуют много людей из правоохранительных органов и всякие чиновники. Обвинение ни к чему не привело. Через несколько недель этот заключенный был найден мертвым в своей камере. Как указано в документах, в результате естественной смерти.
Ее голос становится спокойным.
— Только представь: тридцатилетний мужчина в добром здравии без каких-либо серьезных заболеваний внезапно умирает от естественных причин в своей камере. Тайна века.
Я не могу больше стоять на месте. Обхожу кухонный островок и беру Тру на руки.
Она утыкается лицом в мою грудь, обхватывает руками мою талию и, всхлипнув, вздыхает.
Я обнимаю ее, пока она не перестает дрожать, а затем нежно целую ее в макушку.
— Спасибо, что поделилась со мной. Я знаю, что говорить об этом нелегко. Назови мне имя судьи.
Она поднимает голову и смотрит на меня влажными глазами.
— Зачем?
— Ради катарсиса.
Она изучает выражение моего лица, затем качает головой.
— Нет, Лиам. Я не хочу, чтобы на моих руках была кровь.
Я удивлен, что она настолько хорошо меня изучила, хотя не должен был. Отрицать мои планы бесполезно.
— На чьей совести это будет, так это на моей. Назови мне имя.
— Мое определение мести охватывает только имущественный ущерб и выбор профессии.
— Но не мое. Я хочу убить его ради тебя.
Сморщив нос, она закрывает глаза.
— Меня так огорчает, что я нахожу это романтичным. — Потом отталкивает меня и уверенно заявляет: — Конец дискуссии.