Кстати, он, видимо, считал, что они посещают меня и больного, он ведь дал мне булочек и на их долю, хотя знал, что я сегодня не иду в книготорг.
На этом месте я прервал свои размышления и рявкнул на себя: эй, псих, ты же не в книготорг пошел бы на работу, если бы пошел. Если бы ты пошел, то пошел бы в свою бухгалтерию, а как ты там раздобудешь эту проклятую книжонку «Цинь, Пин, Мей»[3], одному богу известно!
Я очень хорошо помню, как дико вел себя мой кузен, одолживший мне как-то раз этот китайский роман. Он потребовал с меня залог и каждый вечер забегал, дабы убедиться, что эта бульварщина еще у меня, а потом интересовался, сколько я прочел, и тогда обсуждал со мной пикантные места, в конце же концов он выказал склонность расписывать мне пикантные места своей собственной биографии. Но в этом деле «Цинь, Пин, Мей» была много лучше.
Плохо было другое; прочитав эту книгу, я ошибочно посчитал, что во всех толстых старых китайских книгах полно таких вольностей. Я потратил уйму времени, разыскивая вкрапленные в них неприличия, но, в сущности говоря, получил информацию лишь о меню, оскорблениях на дуэли и философских взглядах, не очень-то мне понятных. Знать все это вовсе не вредно, но практическая польза от этого чтения весьма ограниченна. Чего нельзя сказать об информации, полученной мной из книги «Цинь, Пин, Мей», но, попытавшись раз-другой это доказать, я скоро заговорил, как мой кузен, чего я, конечно же, хотел бы избежать.
Избегал я также думать о том, что в моих силах выпросить у кузена в пользу булочника и, стало быть, в мою пользу описание китайских обычаев. Он еще тогда, когда дал мне почитать эту книгу, охотнее всего привязал бы ее длиннющей прочнейшей веревкой, которую дергал бы, желая меня проконтролировать.
Вдобавок он никогда не поверил бы мне, что я от этого буду иметь всего-навсего чуть больше денег, чуть больше времени для сна и чуть больше удовольствия от завтрака. Этого родственника я мог спокойно опустить, размышляя над путями, которыми можно было раздобыть «Цинь, Пин, Мей».
Но все-таки в конце концов мне осталось только обратиться к нему, ибо среди моих знакомых ни один не признался, что владеет сим пикантным опусом, — кроме фрейлейн Вейгель, у которой я в своей беде тоже спросил о книге. Никогда еще, сказала фрейлейн Вейгель, к ней не обращались с таким откровенным предложением, но она ценит это, и если я вечером зайду к ней, то мы, распределив роли, почитаем избранные места. По манере, с какой она ткнула меня пальцем в ребра, попросив не забыть слойки и эклеры, я понял, что она отличалась не только прожорливостью. Мне было все это весьма неприятно, ибо фрейлейн Вейгель сообщила всему отделу о моем предложении. Так она, во всяком случае, сказала — предложение, и у нас в бухгалтерии несколько дней все, не считая меня, очень даже веселились. В ответ я лишил фрейлейн Вейгель швинтовского торта. Я отдал его глухому на Гуманн-плац.
А булочник-книголюб вел себя тоже очень странно. Если раньше он входил в лавку, чтобы доставить свежие булочки, или наполнить оба льняных мешочка, или проверить, не пожирает ли какой мужчина его жену плотоядными взглядами, то теперь он появлялся всегда, когда я был в лавке, начинал с вопросительной мимики, но затем переходил к пантомиме, и, буквально присасываясь ко мне взглядом, помахивал мешочками зубного техника и автотехника, и под конец так натягивал кожу У глаз, что они сужались в две весьма многозначительные щелочки.
Понятно, мне не оставалось ничего другого, как с сожалением пожимать плечами, и понятно, что наш обмен жестами не остался ни для кого секретом, и, стало быть, для булочницы он тоже не остался секретом. Однажды она растерянно глянула на мужа, потом на меня, и я в ответ тоже с сожалением пожал плечами. Я хотел всего-навсего дать ей понять, что не отвечаю за мимику ее мужа. Но тот внезапно в глубокой задумчивости поглядел на свою жену, а потом на меня… ох, этого мне только не хватало.
Я крикнул, и в голосе моем слышалась благая весть:
— Как всегда, фрау Швинт, две обычные, две меня и еще, как всегда, две бледные и две поджаристые!
До булочника моя благая весть дошла, и он удалился в пекарню, а я вернулся домой весьма озабоченный, после чего, все еще озабоченный, отправился на работу. Да, явно настало время раздобывать эту китайскую книжонку, ведь булочник, как известно, был чокнутый. Кто знает, к каким пантомимам был он готов, дабы недвусмысленно напомнить мне о романе «Цинь, Пин, Мей» и его волнующих сценах.
3
В русском переводе «Цветы сливы в золотой вазе, или Цинь, Пин, Мей», М., Гослитиздат, 1977.