Конечно, люди из журнала не заслужили, чтобы он писал для них статью, но ведь, в конце концов, он пишет не для редакторов, а ради блага общества, и тут уж едва ли важно, что те же самые люди, которые пожелали что-то напечатать к 190-летию Шамиссо, не удостоили вниманием 40-летие Смоллфлита. Так что пусть не удивляются, если в эссе о Шамиссо речь пойдет о современном невежестве и о невежестве современников. В эссе как раз уместны вольные размышления, а отнюдь не строгое следование теме. А быть может, дураки из редакции вовсе не такие уж дураки? Быть может, они навели Хаакона Смоллфлита на его истинный жанр? «Эссе Хаакона Смоллфлита» — такой подзаголовок звучал бы как нельзя более естественно.
Итак, жемчужина у него уже есть, остается вырастить вокруг нее раковину: создать заголовок, которого не могла бы затмить красота подзаголовка, и статью, которая способствовала бы новому расцвету слегка поблекшего жанра.
По-видимому, придется полистать кое-какие книги. Известно, правда, что упомянутый романтик написал «Шлемиля» и «Старую прачку», но, с одной стороны, это известно слишком уж многим, с другой — этих данных для статьи, пожалуй, недостаточно. А поскольку Смоллфлит не забивал себе голову знаниями, дабы в ней оставался простор для мыслей, то и не знал, когда отмечается 190 лет со дня рождения писателя Шамиссо. Ну, это вопрос технический, надо только заглянуть в справочники.
Тут еще раз подтвердилась та истина, что за свои принципы человеку приходится расплачиваться. Писатель Смоллфлит возвел себе в принцип: словаря писателей не покупать до тех пор, пока он не увидит в нем свое имя. Дело здесь было не в тщеславии, а в логике: там, где есть один пробел, их может оказаться много. А ведь к помощи словаря прибегают именно тогда, когда хотят восполнить пробелы.
Не было у него и энциклопедического словаря, но это уже объяснялось не столько принципами, сколько разводом с женой и бесстыдным заявлением бывшей фрау Нойман, будто словарь Брокгауза напоминает ей счастливые годы, когда они читали его вдвоем.
В первое время после разрыва Смоллфлит иногда позванивал жене, прося ее поискать в энциклопедии то или иное слово, но потом между ними начались новые недоразумения: фрау Пойман заподозрила, что таким способом бывший муж старается ей показать, кто из них больше нуждается в словаре и больше им пользуется, а стало быть имеет на него больше прав.
Итак, о том, чтобы звонить ей, не может быть и речи. Тем более о том, чтобы звонить коллегам. Тут же пойдет трепотня: «Звонит мне этот Смоллфлит и спрашивает, когда родился Шамиссо! Конечно, все знать невозможно, но не знать, когда родился Шамиссо! Говорит, у него словаря нет, но я подозреваю, что он просто не умеет с ним обращаться или думает, будто фамилия Шамиссо пишется по-немецки, а она пишется по-французски, вот он и не нашел».
Бывшую жену не спросишь, нынешних коллег не спросишь; остается последнее средство — воспользоваться произведением печати, которое он ставил еще ниже, чем словарь писателей, где писатель Смоллфлит не значился. Это был литературный календарь, выпускаемый издательством, напечатавшим в двух антологиях два рассказа Хельмута Ноймана, в каждой по одному и всего лишь одним тиражом. Причина крылась не столько в рассказах Хельмута Ноймана, сколько в тематике антологий. Первая называлась «О стремительном натиске эвристики», вторая — «Наше людское сообщество — сообщество наших людей». Однако обе антологии объединяло не только то, что в каждой участвовал Хельмут Нойман, но также и то, что стремительного натиска наших людей не наблюдалось ни на ту, ни на другую.
И все же с тех пор Хельмут Нойман считался постоянным автором этого издательства и даже долгое время после того, как он стал называть себя Хааконом Смоллфлитом, каждый год, не раньше февраля, неизменно получал по почте фирменный литературный календарь.
Это обязательное опоздание могло впоследствии стать загадкой для литературного мира. Ведь в один прекрасный день люди, которым предстоит заниматься наследием Хельмута Ноймана, обнаружат в оставшихся после него календарях некую упорно повторяющуюся странность. Если большинство дневных рубрик остальных одиннадцати месяцев было испещрено всякими заметками для памяти, то январь во всех без исключения календарях был девственно чист — ни единой записи. По всей вероятности, возникла бы гипотеза, что Нойман, а затем и Смоллфлит рассчитывал в январе поехать отдыхать, а потому не назначал на этот месяц никаких встреч и соответственно не делал никаких записей в календаре. Но столь же вероятно и другое: эта гипотеза будет опровергнута молодым ученым, которому удастся установить, что Нойман — Смоллфлит ненавидел зиму и горы, снег и слалом, да и вообще, согласно тогдашним газетным сообщениям, в январе, как правило, принимал не меньше участия в общественной жизни, чем в сентябре или в мае.