Да, то был, поверьте, адский труд, и, если бы Ханс постоянно не напоминал нам, что принятое решение надо выполнять, не знаю, что бы из этого вышло. Хуже всех по-прежнему было с Флорианом. Он мог, например, репетируя отрывок с хором лемуров во время погребения Фауста — о сольной партии он и слышать не хотел, — разразиться проклятиями в адрес «уклонистов». Занимался он с постоянным внутренним протестом, и по теории Вилли это тоже была диалектика.
«Революция всегда идет прямым путем! — говорил Флориан. — Всякие уловки — метод реакционеров. Мы врага встречаем лицом к лицу и не отступаем перед ним!»
Но это были одни разговоры, а когда в отборочных играх наша маленькая команда садилась за доски, он добросовестно сражался, потому что принятое решение есть принятое решение. За доской его не посещали блестящие идеи, как Ханса или Мартина, нашего пастора, ему чужды были наивные хитрости, которые пытался применять я, но он, хоть и злился на это недостойное занятие, играл всегда спокойно, вовремя вспоминал что нужно из теории, короче, он справлялся с «дурацкой игрой» как с неприятной, но важной работой и набрал для нас много очков.
Так мы добрались до финала; противниками нашими были, как и следовало ожидать, офицеры. Однако еще до начала решающего матча возникли новые осложнения. Не знаю, что это вдруг стукнуло Хансу в голову, но только накануне решающей битвы он вдруг взобрался на стул в шестом бараке — он вел там дискуссию об уничтожении монополии на образование — и заявил, что все эти, которые, кроме шахмат, ничего не видят и думают, что мозги проверяются только на шестидесяти четырех клетках, пусть приходят завтра утром в клубный барак и там своими глазами увидят, как мы, такие же, как они, простые солдаты и рабочие, побьем офицеров.
Насмешки и издевательства, посыпавшиеся на него в бараке, — это были еще цветочки по сравнению с тем скандалом, который устроили Хансу мы. Что это он себе думает? До сих пор мы продвигались вперед медленно и незаметно, и никто не удивился тому, что мы вышли на второе место. Ясно ведь, что после офицеров какая-нибудь команда должна была занять второе место. Если бы мы и проиграли офицерам, в этом не было бы ничего особенного. Во всяком случае, до сего момента. Но теперь… Теперь выиграть надо было обязательно, иначе с нами всё. «Гляньте-ка на этих хвастунов, на этих выскочек, они офицеров побить хотели, ха, ха!»
Ну и тут, конечно, снова Флориан! Флориан был в ярости. Это же надо, чтобы именно ему так повезло: Ханс и толстый капитан Цандер — капитаны наших команд — договорились, кто с кем будет играть, и Флориану достался «полполковник». Этого полковника звали «полполковником», потому что он потерял погон и теперь гордо носил оставшийся, слегка приподнимая плечо. Его приняли в команду больше из уважения, потому что он отнюдь не был мастером. Как объяснил капитан Цандер, полковник просил дать ему в противники кого-нибудь постарше. Постарше был Флориан.
«С этой штабной крысой, — кричал Флориан, — с этим юнкерским отродьем я должен сесть за один стол, да еще в игры играть! Вот до чего может довести человека дисциплинированность и ваш оппортунизм. Поставили бы меня рядом с ним на трибуну, собрали бы весь лагерь и устроили дискуссию, я б ему показал! Так нет же, я должен с ним играть! Жать ему ручку: «Пожалуйста, господин полковник, у вас первый ход!» Может, мне с ним и в кегли прикажете играть? Вот до чего можно докатиться, если идешь на уступки, если, вместо того чтобы атаковать, пятишься назад. Бить их надо, и все тут!»
«Давай, — сказал Ханс, — завтра же на шахматной доске».
Да, дорогой мой, с таким вот настроением пасхальным утром мы отправились в клубный барак.
Если бы Ханс и не сделал своего хвастливого заявления, там все равно было бы полно народу, а теперь уж и вовсе каждый квадратный сантиметр был занят, кроме, конечно, мест для двенадцати игроков. Даже во дворе перед бараком стояла толпа людей. Для них на наружной стене была вывешена большая демонстрационная доска, которую одолжили ради такого случая у столяров. На ней должны были фиксироваться наиболее интересные моменты финального турнира.
Прачечная выдала две чистые простыни, которыми застелили столы, а между досками стояли даже цветы.