Тут он не мог возразить ей. Он был виновен – виновен по каждому пункту. И оправданий у него не было.
– А затем вы устроили пикник. – Ее голос дрогнул. – Я много думала о том вечере. – Она обернулась, испытующе глядя ему в глаза. – Скажите, ведь вы что-то подмешали в мое вино? Да? Вы думали, что я, опьянев, скажу вам формулу?
Он чувствовал, как рушится последняя его надежда.
– Мари, я страшно виноват перед тобой. Я понимаю, просить прощения бессмысленно, но все равно – прости меня. Я очень сожалею о том, что сделал.
– Вы сожалеете? – Слеза покатилась по ее щеке. – Может и сожалеете, но уж, наверное, не так, как я. – Она, резко отвернувшись от окна, направилась к двери. – Достаточно, милорд. Вы просили, и я выслушала вас. Но я согласилась прийти сюда, потому что хотела задать вам один вопрос.
Она стояла у двери, спиной к нему, взявшись за ручку.
– Скажите, там, в гостинице, – прерывисто начала она, – что произошло с Арманом?
Макс похолодел. Он надеялся, он молил Бога, чтобы она не спросила об этом.
Он ударил ее брата. Возможно, убил его. Единственного оставшегося у нее близкого человека.
Ее вопрос, сухой, как ветер пустыни, погубил чахлые ростки надежды в его душе.
Но он обязан был сказать правду.
Он ответил честно, последовательно выстраивая голые, жесткие факты, даже не пытаясь смягчить их.
– Я использовал дымовые шашки, чтобы мы с тобой могли скрыться. Поднялся переполох. Я отпустил твоего брата и пошел следом за тобой, но он бросился вдогонку и ухватился за мою пистоль. Она выпала у меня из рук и выстрелила. Сквозь дым я видел только, что он повалился на пол... Я не знаю, что с ним.
Какое-то время она стояла безмолвно, прямая и напряженная.
А потом как-то вся сникла и прижалась лбом к двери.
– Он убит, – еле слышно прошептала она. – Ты убил его.
– Это был несчастный случай...
– У тебя всему найдется объяснение, – прорыдала она. – Ты отнял у меня всё.
Он почувствовал жжение в глазах, у него сдавило горло; ее слезы жгли ему сердце, душу. Он знал, что это конец. Он знал, что это неминуемо произойдет, он с ужасом ждал этого.
Конец всему тому, что было между ними, тому, что могло бы быть. Она уйдет, уйдет не обернувшись, не бросив на него прощального взгляда.
Но она сделала нечто совершенно неожиданное.
Повернулась и подошла к нему. Подошла совсем близко. На секунду у него возникла мысль, что она наконец влепит ему пощечину. Он был готов принять ее.
Однако она не ударила его. Конечно, нет. Разве может она ударить кого-то – его милая, нежная Мари.
Остановившись у кровати, она протянула ему раскрытую ладонь.
В ней лежало обручальное кольцо.
– Только раз ты сказал мне правду, – слабо проговорила она. – Там, в сарае, во время дождя. Это женщина испытывает боль.
Затуманившимся взглядом он глядел на маленькое золотое колечко, не в силах взять его.
– Мари, – произнес он, – два дня назад ты говорила, что ничто не может разрушить твоей любви ко мне. Я не верю, чтобы в твоей душе ничего не осталось. Если бы я был тебе безразличен, ты бросила бы меня умирать, – у тебя была такая возможность.
– Я не могу бросить умирающего человека, кем бы он ни был.
– Но ты любишь меня, только не хочешь признаться в этом себе, – в отчаянии возразил он.
– Нет.
Он вскинул голову.
– Посмотри мне в глаза и повтори это.
Она подняла глаза, они были совсем темными сейчас и блестели от слез.
– Я не люблю тебя.
Он не смог ничего сказать. Она выпустила кольцо. Звякнув, оно упало на столик рядом с очками.
Она ушла.
В дальней комнате в конце холла дедовские часы пробили полночь, а Саксон вымерял шагами коридор. Он привык к ночным бдениям на корабле, но эта вахта не походила на морскую.
Он остановился и прислушался к маленькому комочку, который грел ему грудь. Крошка Шахира больше не хныкала; его кожа чувствовала ее дыхание, легкое и ровное. Она уснула.
Устало и удовлетворенно вздохнув, он на цыпочках направился в детскую.
Поцеловав крошечный носик, он осторожно, словно в руках у него была хрупкая бесценная фарфоровая вещица, положил дочь в колыбель. Подоткнул одеяльце и замер, с улыбкой глядя на нее. Приглушенный свет лампы золотил ее соломенные кудряшки, крошечные ручки, ресницы – такие же черные и длинные, как у ее матери.
Он нежно провел пальцем по детской щеке. Его загрубевшая, опаленная солнцем кисть казалась огромной рядом с прозрачным личиком дочери. Он до сих пор не переставал удивляться тому, что может испытывать столько любви, гордости и волнения по отношению к этой крохе.
Сзади прошелестел тихий шепот:
– Наверное, Шахира скучает по твоему кораблю.
Он выпрямился и с улыбкой обернулся к жене, стоявшей в дверях их смежной с детской спальни.
– Мери джан, ты почему не спишь? Сегодня моя очередь нести вахту.
Голубые глаза Ашианы засветились нежностью.
– Ей уже почти восемь месяцев. Она скоро научится засыпать без убаюкивающей качки «Леди Валнант», – смеясь, сказала Ашиана.
Он потушил лампу и на цыпочках пересек комнату.
– Д'Авенантам трудно приходится на суше. Особенно тому, кто родился в море.