– Брайан, любимый, как же я скучала, – шептала я.
– И я тоже, Летти, – его голос сбивался, а дыхание учащалось от моей импульсивной порывистости. – Что бы я не делал, мои мысли весь день возвращались к тебе.
Чуть позже мы сидели рядом, уютно завернувшись в плед, прижавшись друг к другу и потягивая какао с кусочками маршмэллоу. Моя голова покоилась у него на плече, а его рука лежала у меня на колене. Я медленно перебирала пальцы его руки, в который раз удивляясь, какие они изящные и тонкие.
– Ты сегодня многих фотографировал, Брайан? – иногда спрашивала я.
– Не сказал бы.
– Женщин?
Он, помедлив, кивал.
– Да. Но представлял только тебя.
Только Брайан умеет так отвечать: серьезно, безыскусно, не увиливая, глядя прямо в глаза и не оставляя ни тени сомнения, что все сказанное им – правда, без излишних приукрашиваний и желания польстить. Этой короткой фразы мне хватает, чтоб я почувствовала себе спокойной и умиротворенной. Это все, что мне нужно было знать. Смысл всего моего существования сейчас сводился к этим словам. Я должна была быть единственной.
Частенько под вечер нам не хотелось оставаться дома, словно тесные стены не могли уместить наших чувств. Тогда мы садились в фордик Брайана и пол ночи колесили по ночному Нью Йорку. Мы любили ехать наобум по освещенной искусственным оранжевым светом фонарей дороге, выходить в незнакомых местах, открывая для себя новые, неведанные ранее закоулки такого привычного и обыденного в свете дня города. Нам нравилось чувствовать себя первооткрывателями, поэтому мы специально выбирали не самые известные районы подальше от центра, где велась бурная и разгульная ночная жизнь.
Ночью Нью Йорк был совсем другим. Приглушенный свет фонарей, разноцветные огоньки иллюминаций и блеклые отблески лунного света придавали привычным витринам магазинов, шикарным ресторанчикам, шумным клубам, торжественным театрам и огромным торговым центрам заброшенный и оттого нереалистичный вид. Вскоре у нас с Брайаном начали появляться свои секретные места, которым мы в шутку давали закодированные названия. Так понемногу для нас восставал новый Нью Йорк – наш собственный, особенный мир, принадлежащий только нам, где никому другому не было места.
Не стоило осуждать нас за наши ребячества. После сложных, запутанных и изматывающих первых месяцев нашего знакомства, когда мы никак не могли определиться, были ли мы просто фотографом и моделью, друзьями или любовниками, и наполненных резкими скачками от любви до ярости периоде после нашей первой ночи, определенность наших отношений все больше и больше воодушевляла нас. Мы с Брайаном испытывали восторг исследователей, впервые ступивших на неизведанные земли и понимавших, что их ждет еще море открытий. То, что для многих было привычной территорией, для нас все еще оставалось довольно странным и неясным. Мы оба были людьми, привыкшими идти собственным путем, непривычными к столь серьезным отношениям, и сейчас вместе учились этому. Оступались, ошибались, срывались – но все-таки учились.
Мы испытывали смущение, примеряя на себя роль влюбленных на людях. Сначала это были довольно робкие и неуклюжие попытки, когда мы стыдливо брались за руки на улицах или обнимались при встрече. Затем мы все больше входили во вкус, учась открытым проявлениям любви и с каждым разом становясь все увереннее. Мы начали привыкать прогуливаться, обняв друг друга за талию, сидеть в обнимку на лавочке в живописном парке, целоваться на мосту и угощать друг друга своей порцией мороженного, не стесняясь перепачканных лиц. Нам все казалось, что взгляды всех людей устремляются на нас, и от этого, как ни странно, нас все больше тянуло друг к другу, как будто своей любовью мы бросали вызов всему миру.
Не правда ли, довольно странно, как люди приписывают себе значимость в чужих глазах. Испытывают ли они безграничность счастья или горечь поражения – им все кажется, что все вокруг замечают это и обсуждают только их, торжествуя их победу или злорадствуя над провалом. Так уж самовлюбленно мы устроены.
***
Одним промозглым декабрьским вечером мы вместе лежали на кровати, закутавшись в мягкое лоскутное одеяло и занимаясь каждый своим делом. Брайан придирчиво разглядывал сделанные им сегодня фотографии, хмурясь и откладывая одну за другой на небольшой комод рядом с кроватью. Я же перелистывала страницы «Грозового перевала», но, как ни странно, на этот раз книга не вызывала во мне такой шквал эмоций, как прежде, и я лишь машинально пробегала почти заученные наизусть строки глазами. Вдруг Брайан резко отбросил фотографии. Они соскользнули с гладкой поверхности комода и с грустным тихим шелестом опустились на пол.