Однажды я опустилась на подлокотник его кресла и внимательно всмотрелась в фотографию девушки, над которой он работал. Необъяснимым образом она сразу же привлекла мой взгляд. На вид ей было не больше двадцати лет. У нее были волосы редкого золотисто-рыжего оттенка и теплые светло-карие глаза. Белоснежная кожа ее лица была покрыта россыпью мелких, как крошки кукурузного печенья, золотистых веснушек. Она не была красавицей, и уж точно намного уступала мне. В лучшем случае я бы назвала ее своеобразной. Но, что сразу же бросилось мне в глаза, так это мечтательность и одухотворенность, написанная на ее невинных, как у лесной лани, чертах. А мне было слишком хорошо известно, как падок Брайан на вот такое вот выражение расслабленной меланхолии, глубокой задумчивости и погружения в себя. Это кажется ему донельзя романтичным.
– Симпатичная девушка, – небрежно сказала я, внимательно глядя на него. – Кто она?
Мне показалось, что его плечи немного напряглись. Я прекрасно знала, что он не любит, когда наблюдают за его работой и тем более отпускают какие-то комментарии, но ничего не могла с собой поделать.
– Это Лейла, – коротко и бесстрастно сказал он, словно это имя не значило для него ровным счетом ничего, в то время как оно гвоздем вонзилось в мое сердце. – Одна из сегодняшних клиенток. Довольно фотогенична, правда?
– Ага, – сказала я.
Сама не знаю, почему, но задумчивое выражение на лице девушки вдруг показалось мне лисьим оскалом.
– Но ей бы гораздо больше пошел изумрудный цвет. Я не слишком люблю такой оттенок, но он всегда великолепно смотрится с рыжими волосами. Как думаешь, Летти?
– Определенно, – ответила я и резко встала. Девушка на фотографии откровенно насмехалась надо мной.
Погруженный в изображения Брайан даже не заметил моего неудовольствия.
***
Чем меньшую роль в наших с Брайаном отношениях стали играть фотографии, тем больше я знакомилась с другими его сторонами. Раньше я смотрела на него как на человека, который заставлял меня думать, чувствовать и ощущать себя так, как ему того хотелось. Он был тем, кто умел проникать сквозь неприступную материальную оболочку, замечая, раскрывая и взращивая то, чего не видят другие. Он был словно волшебник, меняющий реальность по своему желанию и запечатлевающий ее, словно в янтаре. Он был для меня на ступень выше всех людей в этом мире. Он был практически богом.
Но сейчас передо мной все яснее стали представать подробности его повседневной жизни, его обыденные привычки, слова-паразиты, укоренившиеся жесты, предпочтения в еде и напитках… Через несколько месяцев нашей совместной жизни я уже в точности знала, какую зубную пасту он выберет в магазине, сколько ложек сахара он положит в американо, когда у него плохое настроение, и какую книгу он будет читать перед сном, если он находится в поисках вдохновения. Я совершенно точно могла представить, каким тоном он разговаривает по телефону, если его ждет напряженный день, и с каким выражением лица он возвращается домой, если Марта напутала что-то, планируя его рабочий график. Я могла с легкостью перечислить, к каким вещам он относится спокойно и добродушно, а что почти наверняка выведет его из себя. Я сама не обратила внимания, как начала читать Брайана, как открытую книгу.
На самом деле, это было совсем не трудно, потому что, как я неожиданно поняла, во всем, что не касалось фотографий, вкусы и предпочтения Брайана были просты и неприхотливы. Создавалось впечатление, что он так много себя вкладывал в свое искусство, что ни на что другое места в нем попросту не оставалось. Для комфортной жизни ему хватало крыши над головой, нескольких его любимых книг и сносной еды. Когда он с головой уходил в работу, он вообще забывал поесть, и мне приходилось почти силой вытаскивать его из рабочего кабинета. К кинематографу он относился крайне критично: почти все романтические фильмы, которые мне хотелось посмотреть с ним вместе, он пренебрежительно именовал «фальшивым и искусственным подобием настоящих эмоций». По этой причине он практически ничего не смотрел, что очень меня расстраивало, ведь я с детства мечтала пересмотреть со своим парнем все свои любимые фильмы, начиная с «Завтрака у Тиффани».
Во время наших прогулок меня стало все больше раздражать, когда он останавливался, чтоб сфотографировать заинтересовавших его случайных прохожих, необычный рисунок на стене или красиво отражавшиеся от разноцветных витрин солнечные лучи. Более того, я, словно вдруг прозрев, начала с болью замечать то, что почти все наши разговоры о чувствах, внутреннем мире, истинных эмоциях, душевном состоянии и мечтах так или иначе сводились к тому, удается или не удается ему отобразить это на фотографиях.