– Ты не позволяешь мне взглянуть на них, потому что для тебя это личное, Брайан! – взорвалась я, растеряв последние крупицы самообладания. – Не так ли, а?! Или ты считаешь, что я законченная дура, которую так легко водить за нос?! Ты скрываешь только то, что имеет для тебя особое значение, пытаясь заботливо оградить все самое сокровенное от остального мира, чтоб оно безраздельно принадлежало только тебе! Ты не просишь всех подряд позировать тебе, о нет! Только тех, с кем у тебя устанавливается личная связь, тех, на кого у тебя есть скрытые далекоидущие планы и надежды! И тогда ты входишь в раж, ты не можешь остановиться, хочешь получить еще и еще, забрать все без остатка! Именно это сейчас и происходит, разве не так?! Просто скажи мне, Брайан, мне будет легче, если я буду знать. Пожалуйста.
Последнее слово я произнесла с мольбой так тихо, что сама едва услышала его.
– Мне нечего тебе сказать, особенно, когда ты говоришь в таком тоне, – холодно ответил он. – Ты выдумываешь то, чего нет и в помине. Я всего лишь занимаюсь своей работой. А к нашей с тобой истории, как я уже говорил, это не имеет ни малейшего отношения. Я был бы очень признателен, если бы ты наконец это поняла.
Сказав это, он собрал фотографии и молча ушел в другую комнату. Я застыла, как вкопанная, глядя на пустое место, где только что был человек, которого я любила.
***
С этого момента всякий покой для меня стал невозможен. Мое былое счастье, в лучах которого я столь недавно купалась, лопнуло, словно мыльный пузырь. Мне казалось, что из райских садов Эдема я провалилась прямиков в клокотавшие раскаленной лавой глубины ада. Я достаточно долго пыталась бороться за воздушный замок созданного нами мира и упрямо не замечать, как от него отваливаются куски, превращаясь в угольно-черные развалины. Но поделать уже ничего было нельзя – отныне это было не в моей власти.
Каждая секунда моего пребывания с Брайаном кричала мне об этом. Несмотря на то, что мы оба сделали вид, что забыли нашу последнюю размолвку, в наших отношения сохранилось ощутимое напряжение. И не в последнюю очередь она объяснялась тем, что Брайан не сказал и не сделал ничего, чтоб заверить меня в ошибочности моих обвинений, брошенных ему в лицо. Вместо этого он предпочел притвориться, что ничего и не произошло. Но в его выражении лица стало сквозить едва ощутимое напряжение, когда я спрашивала, что нового в студии, словно он ожидал, что я снова наброшусь на него с криками. Он становился неестественно спокойным и никак не комментировал то, что я упорно отодвигала в сторону принесенную им пиццу или итальянскую пасту с грибами и курицей. Вместо этого он только с прохладцей расспрашивал, как идут мои дела с поиском фотографов. Как будто бы я могла сейчас об этом думать.
Ах да, и еще он совсем перестал меня фотографировать.
Я уже не обманывалась по поводу того, чем это вызвано. У Брайана должна быть глубоко установившаяся связь со своей моделью. Он должен был знать, что ей движет, понимать, как она думает, чувствовать самую ее душу. А незримая нить нашей душевной связи с Брайаном заколебалась, как на штормовом ветру, и стремилась к тому, чтоб быть разорванной полностью. Да, с виду между нами не произошло ничего серьезного – ни раздора, ни громких скандалов, ни преступных измен. Однако много ли нужно, чтоб между вами навсегда встала неприступная стена? Совсем нет – всего лишь случайное слово, вырвавшаяся помимо воли фраза, не успевшее изобразить полагающееся чувство выражение лица… В нашем случае яблоком раздора послужило лишь крошечное изображение чужой фигуры на цветном глянце…
Но, что самое неприятное, даже на саму себя я стала смотреть по-другому. Заботливо вылепленный Брайаном образ той Летиции, которую он видел, которой я хотела быть, которой я стала, стал соскальзывать и отрываться от меня, как кусок мокрой бумаги от оштукатуренной стены. Он больше не смотрел на меня восхищенными и одухотворенными глазами – и я вдруг поняла, до чего смешным и мимолетным было то мое ощущение собственной неповторимости. Ах, как шатко наше восприятие себя, если оно зависит от чужого взгляда! Брайан больше не видел во мне ничего, что вдохновляло бы его запечатлеть это – и я стала чувствовать себя ничтожной, примитивной, ничего не значащей и не выражающей, не достойной ни внимания, ни участия, ни любви…