– Немного хаоса, – улыбнувшись, сказала я. – Нет, совсем не против. Как раз то, что нужно.
На душе у меня стало спокойно и радостно.
Глава 14
Совсем скоро мы с Брайаном стали неотъемлемой частью жизни друг друга. Наши встречи стали происходить все с более завидной регулярностью. Если мне не удавалось увидеться с ним дольше нескольких дней, я уже не находила себе места, изнывая от желания вновь оказаться рядом. Однако наши встречи сопровождались для меня такой бурей эмоций, что после мне нужно было некоторое время, чтоб успокоить разбушевавшиеся чувства и прийти в себя до той степени, пока душевное равновесие не приходило в норму, и я не начинала вновь испытывать сосущую пустоту внутри. Я должна была увидеть его снова. И снова. И снова. И каждый раз все начиналось сначала.
Влюбилась ли я в Брайана? Я не могла найти ответ на этот вопрос. Но одно было неоспоримо: я уже не представляла без него своей жизни. В этом сложном и запутанном мире, в котором я затерялась где-то на грани фантазии и реальности, он стал для меня светом надежды. Он открыл для меня новую вселенную прямо посреди заводненного людьми, машинами и деньгами шумного мегаполиса, он по своему желанию сделал реальным все, чего до этого не существовало. Он повелевал моими чувствами и самоощущением так ненавязчиво, что я даже об этом не догадывалась. С каждым днем он все более заставлял меня верить в то, что я особенна, уникальна, неотразима, непохожа на всех. В те моменты, когда он смотрел на меня своим особенным взглядом, как на ожившее произведение искусства, я чувствовала себя чем-то большим, чем привыкла считать до этого. Я была выше всего посредственного и обыденного. Когда он поднимал свою камеру, я уже не принадлежала обычному миру, в котором жили все остальные и я сама до встречи с ним, а возносилась к самым небесам, в мир, где властвовала только я, где я была хозяйкой положения. Когда я оказывалась в его объективе, я знала – никто не может сравниться с Летицией Дэвис.
А что же Брайан? О, Брайан был в абсолютном восторге. Через несколько дней после нашей фотосессии возле водопада он показал мне снимки и с горящими глазами сказал, что это одна из лучших его работ. Я не могла спорить – кадры действительно были прекрасными. На фоне мрачноватой красоты гранитных утесов и величественных потоков обрушивающейся воды я в своем развевающемся легком платье, с длинными распущенными волосами, выглядела особенно хрупкой и невесомой. Я завороженно разглядывала незнакомую эфемерную девушку и не могла поверить, что это я. Брайан действительно был невероятным фотографом. Он обладал природным талантом, который невозможно приобрести ни посредством долгого обучения, ни вследствие усердной практики. Ему удалось запечатлеть меня так, словно я парила где-то между небом и землей, свободная, как птица. Я восхищалась им и гордилось собой. Совсем немного, потому что большую часть заслуги я справедливо присудила ему, как бы он этого ни отрицал.
Однако Брайан теперь потерял покой. Вместо того, чтоб удовлетворенно гордиться плодами своего искусства, он только еще сильнее воспылал энтузиазмом, как напавшая на след гончая. Он все повторял, что уже долгое время искал источник вдохновения, который не иссякал бы для него спустя непродолжительное время. И вот, он нашел его в моем лице, и он намеревался взять от него все, что только возможно. У него были тысячи идей, миллионы образов в голове, которые он хотел перенести на свои фотографии. Он делал огромное множество моих снимков, а затем проводил часы, перебирая и редактируя их. Частенько после съемок я стала оставаться у него в студии, наблюдая за его работой, отчаянно скучая и тщетно ожидая внимания, которое было приковано к моему изображению, но, увы, не ко мне. Могла ли я радоваться тому, что он был так поглощен моими фотографиями? Наверное, должна была, но по какой-то причине не могла.
Следующие дни после каждой нашей съемки его творческая жажда и неослабевающий запал были на время насыщены и удовлетворены. Однако проходило лишь короткое время, и он вновь становился рассеянным, задумчивым и все больше витал в своих мыслях, пока у него не созревала новая идея. Он мог позвонить мне едва ли не посреди ночи и срывающимся голосом сказать, что он придумал для меня новый потрясающий образ и не сможет спокойно спать до тех пор, пока не воплотит его в реальность и не будет держать в руках свое творение, отпечатанное на глянцевой бумаге. Его железное спокойствие частенько изменяло ему, когда дело касалось фотографий. Кажется, сквозь этот угар до него едва доходила мысль, что у меня могут быть другие планы, и тогда лишь усилием воли он мог заставить себя вежливо интересоваться, когда я могла бы встретиться с ним.