Она вся вытянулась, чуть не на цыпочки встала, шевельнуться боится, только глазом косит. Бусы на ней хорошие: в три нитки, из лазурита. Раньше не было. Безрукавочка тёплая, бархатом крытая. Ткань хоть и старая, а неношеная. Может, ещё из боевых трофеев деда. Не по чину холопку так одевать. Дед наложницу балует. Я Трифене таких подарков не делаю.
— Как тебе с ним?
Опа! Опять не то спросил. У девки глаза на лоб полезли. И то правда: нашёл об чём подстилку спрашивать — об её чувствах. Гумнонизм хренов, равноправность с общечеловекнутостью…
— Он… добрый. И — не тяжёлый.
Понятно. После дебила Фофани…
— Ты с ним осторожнее. Владетель — человек немолодой. Не заезди.
— Ой, да што ты такое говоришь! Да как же сором-то такой…!
— Цыц. Ты девка молодая, горячая. А у него здоровье не очень. Утомишь деда — вдруг у него с сердцем чего… И руки его побереги — он их за меня сжёг. За всякое твоё упущение… Прозвище моё не забыла?
— З-зверь. Л-лютый.
— Молодец. Помни. И вот ещё. Нарядами да прикрасами не хвастай. Злых языков много — не дразни. И избави тебя боже становиться между мной и дедом! Цыц. Твоих слов мне не надобно — делами покажешь. Ты высоко взлетела — в боярскую постель забралась. Падать глубоко будет. Яков на тебя косится? Вон кувшин тянешь — предложи Акиму верного слугу за стол позвать. Тому же обидно: столько лет они с Акимом душа в душу. А теперь старого друга — за две двери в одиночку.
Улыбнулся испуганной девчонке, по попке хлопнул, побежала. Вот ещё мне забота. Да не одна — Ольбег тоже ревнив. Если они опять с Акимом… я их мирить не буду!
Мда… А куда я денусь?
Ещё одна забота налетела на меня на крыльце. С визгом и воплем. Потом, вспомнив вежество и отошедши на пару шагов, поклонилась в пояс и спросила дрожащим голоском:
— Поздорову ли дошли? Ясен свет боярский сын Иван Рябина…
Любава. А ведь я тебя вспоминал. Не когда от поганых бегал, и не когда, скрепя зубами, выволакивал голодный бежецкий обоз по льду разорённой реки. А в тот момент, когда лежавший после очередной дозы козьего молока у меня на груди маленький князь-волк вдруг открыл глаза. Первый раз в жизни.
И этот, мутный ещё, не сфокусированный, бессмысленный взгляд вдруг начал твердеть, наполняться вниманием, смыслом, любопытством и… любовью. Радостью от вида меня! Я ж этого ничем не заслужил! Просто оказался в этом месте в это время. Не в моё время — в ваше!
Подарок судьбы. Меня радует, когда мне радуются. И печалит: сколь же много таких подарков я пропустил, не получил, по лености своей, невнимательности, замороченности…
Я знаю, девочка, что я тебя придумываю. А ты — меня. Мы оба одеваем друг друга в одежды собственных иллюзий. И пока реальность не начнёт рваться из этих нарядов — наша радость с нами.
А девочка-то растёт — вежество вон, манеры такие…
— Здравствуй, Любава. Что-то ты далеко остановилася. Раньше-то я тебя с шеи снимал, а теперь…
О-ох… «Раньше» — продолжается. Только девочка тяжелеет и одежда на ней зимняя.
— Ванечка! Миленький! Я тебя так ждала! Так ждала! Все очи просмотрела! Я им всем рты позатыкала! Ну не может такого статься, чтобы ты ко мне не пришёл! Ну не может! Нету такой силы!
Как говорил Чарджи: у поганых клея не было, чтобы Ваньку в землю забить. А здесь, похоже, уверены, что такого клея, в природе и вовсе нет.
— Ой, Ванечка! Глянь — сейчас совсем подерутся!
Факеншит! Люди — это всегда проблема. Маленькие люди — большие проблемы. Либо — сразу, либо — когда вырастут.
Ольбег что-то высказал Алу и теперь молотит его кулаками. А тот только голову закрывает.
Всё правильно: по правилу территории — самец Ольбег на своём дворе. Разве что, двор не метил, да и сам ещё не самец. И по правилу сословий: вятший бьёт быдлёнка. Опять же — иноземца-инородца-иноверца-чужака. Ксенофобия форева!
Одна только моя «жаба» против.
Бздынь.
— Ты…! Ты чего?!
Ольбег, выкинутый за шиворот в сугроб, очень удивлён насильственным прекращением проявления его исконно-посконных прав. Любава, забравшаяся ко мне в подмышку, радостно выглядывает оттуда и хихикает при виде ошарашенной мокро-заснеженной физиономии боярского внука. Я понимаю, что при её нынешней эйфории — ей хоть палец покажи. Но… нехорошо это.
— Любава, нехорошо смеяться над глупым ребёнком. Ошибки бывают у всякого.
— Я…! Я не ребёнок! Я — боярский сын! А он… а она… они все… они холопы! Они рабы! Они должны… я…
— Не якай. Это только каша ячневая хороша. Ты — не боярский сын. Твой отец, Храбрит, был служилым человеком. Получил вотчину. Но не успел её поднять. Не успел получить боярство. Ты даже не боярский внук: у Акима вотчина есть, но дружина не выставлялась, к князю на сборы не являлась. Тоже боярства нет. Мы с тобой как-бы-полу-недо-почти-псевдо-квази-около-бояричи. Вроде него — он такой же ханыч.