Мацько исподлобья посмотрел на Глобу, не пряча удивления в растерянном взгляде.
— В сороковый день покойник ест в последний раз за хозяйским столом, — нехотя проговорил он. — А для того на стол для него ставят миску и кладут ложку.
— Вот тут он с ней так и попрощается, — сказал Глоба, ударив ладонью по столу. — Так согласен помочь, товарищ Мацько?
— Ежели нужно…
— А то сам не понимаешь! — жестко оборвал его Глоба.
Маня собрала в узелок харчей, и Глоба, в который уже раз, направился в больницу к дядьку Ивану, Но сегодня он сначала зашел к себе в кабинет и раскрыл дверцы дубового шкафа. Все полки его были забиты конфискованным оружием. Здесь были обрезы, отнятые у бандитов, длинные сабли — «селедки» городовых, найденные на чердаках городских домов, офицерские револьверы, крошечные браунинги в твердых лаковых кобурах, ножевые штыки.
Глоба внимательно повел взглядом снизу вверх и, подумав, вытащил из груды тяжелый обрез. Повертел его в руке и сунул под шинель.
В больницу его уже пропускали без всяких расспросов. Он вошел в крошечную комнатушку, где в одиночестве лежал Михно. Дядько Иван встретил Тихона смущенной улыбкой;
— Мне перед тобой совестно, ну что ты, ей-богу, так обо мне хлопочешь?
— Как здоровье, дядько Иван? Сегодня вы совсем молодцом. Ничего не болит?
— Сердце ноет. Как вспомню то, что было, так во мне все прямо замрет. Ну за что они сына? И земля их носит! Не провалится под ногами.
— Прошлого не вернешь, уже не переделаешь, как тебе хочется, — вздохнул Глоба. — Быстрее выздоравливайте. Дома вас ждут, тоскуют без хозяина.
— А он, Корень, опять наскочит, — пробормотал дядько Иван, глядя в потолок. — Тихонэ, треба с ним кончать.
— Да уж, наверное, скоро, — проговорил Глоба и достал из-под гимнастерки обрез. — Я на некоторое время отлучусь. Вас выпишут из больницы. Если Корень узнает, что вы вернулись, то он постарается…
— Это понятно, — усмехнулся дядько Иван, покосившись на оружие.
— Вот берите обрез для самообороны. Отличная штука. Из английского карабина. Заряжается сразу двумя обоймами по пять патронов.
Михно взял оружие и рывком сунул его под матрац.
— Вот за это тебе спасибо, Тихонэ, — с облегчением проговорил он. — Теперь я с длинной рукой. Пусть только сунется… Что Корень, что тот изверг рода людского, Павлюк! Кара их настигнет, видит бог!
— А теперь я прощаюсь, — сказал Глоба, поднимаясь с табуретки. — Желаю здоровья. Еще увидимся не раз.
Глоба выбрал двух наиболее надежных милиционеров, и они втроем, ночью, в снегопад, пешком пришли на хутор Зазимье. Было пятое декабря. Мацько вышел на стук в окошко и провел людей в клуню. Здесь, разговаривая шепотом, они начали размещаться среди ворохов соломы. Загнанная в будку собака зло повизгивала, пытаясь выбраться на волю.
— Собаку я утром отпущу, — сказал Мацько, — вы ее трошкы приучите к себе, чтоб не гавкала.
— Ну как тут, тихо? — спросил Глоба.
— Да приходил…
— Кто?!
— Корень приходил три дня тому назад, ночью. Один. С бомбой на ремне. Пьяный.
— А вы что?
— Налил ему стакан самогона. Дал шмат сала закусить.
— Ну, старая стерва, — выругался, не выдержав, один из милиционеров. — Банду прикармливаешь?!
— Брось! — одернул его Глоба и повернулся к Мацько. — Что он говорил?
— Молчал… Выпил и подался в лес.
— Еда у нас своя, — проговорил Глоба. — Воды принесешь. Поживем, пока Корень снова сюда не заглянет. От тебя ничего не требуется — только дверь оставь открытой, незаметно сбрось засов. Если пальба начнется — ложись на пол и не шевелись. Все, что он потребует, — делай.
— Нам он стакан не поднесет, сала не предложит — такой недогадливый, — ворчливо проговорил молодой милиционер Дмитро. — Тут хоть закоченей.
— Хватит, хлопцы. Не до самогона, — одернул Глоба. — Ложитесь спать. Я подежурю. Через три часа разбужу тебя, Дмитро. Оружие все время должно быть под рукой. Идите, товарищ Мацько. Считайте, что нас нет.
— Мы приснились, — хохотнул милиционер. Мацько не ответил, молча скрылся в ночи.
Двое суток они не выходили из клуни. Все попростуживались, говорили хриплыми голосами. Обросли щетиной. Часами лежали на холодной соломе, глядя в щели, как за стеной ветер наметает сугробы, гонит по двору опавшие листья и сосновые шишки. Собака все время лежит в конуре, свернувшись в клубок, взъерошенная шерсть ее забита снегом. Старый Мацько изредка выходит из хаты, колет дрова, набирает воды из колодца. В сторону клуни даже не смотрит.