Они увидели, как в распахнутые ворота лошадь неспешно втащила телегу, в которой лежало что-то длинное, укрытое брезентом. Рядом ехали всадники. Среди них выделялся поручик, он возглавлял этот медленный кортеж.
— Кажется, кого-то убили, — проговорил прапорщик. — Не дай бог нашего…
— Не приведи бог, — эхом повторил Андрей за спиной офицера.
«Вот он, конец короля уголовного мира, — подумал Андрей. — Его последний путь известен… После осмотра труп бросят в яму на черном дворе гостиницы, и солдаты присыплют его слоем земли, сверху полив раствором карболки. Обезображенное смертью, обгорелое тело уносило с собой тайну пропавшего альбома, может быть, своей нелепой гибелью спасая сотни других жизней… Воры найдут нового главаря, поплачут и перестанут горевать торговки краденым, вспоминая потаенные встречи и хмельные ночи с холодным ножом под подушкой. На краях ямы вырастет чертополох. И от всего прожитого останется только номер регистрации трупа в архивах бывшей контрразведки…»
Фиолетов вошел сумрачный, с трудом сдерживая возбуждение. Кивком головы отослал прапорщика и тяжело опустился на стул. Он открыл ящик, достал оттуда пачку денег и протянул Андрею.
— Здесь четыре тысячи. Это остальные. Заслужил.
— Спасибо, — прошептал Андрей, взял деньги, спрятал их в карман.
— Повесился Забулдыга, — с каким-то недоумением проговорил Фиолетов. — Совесть не вынесла? Испугался? Чего? Ты почему не прибежал раньше?
— Никак не мог, — торопливо сказал Андрей. — Он ночью пришел. На какое-то дело хотел подбить… И назначил свидание на пять часов. А от воров разве оторвешься: куда? что?
— Теперь все равно, — вяло сказал Фиолетов. — Повесился… И все концы в воду. Не с кого и взять. Иди, Блондин, не до тебя сейчас.
Андрей с готовностью вскочил со стула:
— Когда появиться, господин поручик?
Фиолетов махнул рукой:
— Нужен будешь — найдем. Иди. Хотя стой! Придешь, как всегда, через три дня. Еще пригодишься.
Фиолетов равнодушно посмотрел вслед Блондину. Его уже не интересовал этот молодой уголовник с цепким и нахальным взглядом выпуклых глаз и манерами приказчика из мелочной лавки. Когда-нибудь он еще пригодится, но не сегодня. Забулдыга повесился. Альбом, возможно, сгорел. Полковник Пясецкий будет не в восторге, но дело придется закрыть. Пожалуй, для него, Фиолетова, это будет лучший выход, уж больно много людей и средств отвлекали поиски Забулдыги и альбома! Чем черт не шутит, может быть, нет мифического альбома! В конце концов, где уверенность в том, что Лещинский выполнил задание? Есть только его донесения, но все это лишь слова… Дело Забулдыги славы не принесло. Самые отвратительные задания полковник поручает мне. Терпеть меня не может. И я его тоже… Напьюсь сегодня. В долг. Как всегда, нет ни копейки. Дожить до тридцати трех лет, возраста Иисуса, заслужить золотые погоны освободителя святой Руси и… пить в долг? Это, по меньшей мере, несправедливо. Одни пьют, другие воруют, третьи умирают в окопах за великую и неделимую… А надо пить, воровать и жить, как это ни цинично, — жить, пить и, по возможности, воровать. Кругом пропивают тысячи, а хапают миллионы. У кого повернется язык сказать, что это тоже воровство? Дудки! Вор — вот тот уголовник Блондин, карманники, шныряющие по вокзалу… А разве министры или генералы воруют? Они занимаются коммерцией или приобретением… За это в тюрьмы не садят… Поэтому, если не хочешь попасть в тюрьму, воруй сразу на колоссальную цифру. Миллион! Два! Армия отступает. Продукты и водка становятся дороже, а жизнь человеческая дешевле. Как на осенней распродаже — за полцены благородные чувства, за копейки — святая любовь к отчизне, совсем не дорого — православная христианская вера, почти даром — родовые поместья, гербы, привилегии. Армия должна отступать организованно, сохраняя железную дисциплину, иначе гибель. Но машины будут поломаны, лошади не подкованы, сапоги в дырах. Свои же солдаты поставят к стенке. Надо медленно пятиться, огрызаясь, как псы, пока не уткнемся в море. Там иностранные пароходы. По пути к спасительному морю станут раздаваться выстрелы в спину — ловить и вешать. Вспыхнут очаги мятежей — сжигать села. Восстанут полки и дивизии — убивать каждого десятого, как делали это еще древние греки…
Все это обещает не порядок и спокойствие, а саботаж, диверсии, разложение армии, затаенную ненависть населения!..
Поручик подошел к окну. На сторожевых вышках скучали караульные. Солдаты в распоясанных гимнастерках прохаживали по двору лошадей. Несколько казаков вкапывали в землю столбы для коновязи. На большом, обитом жестью мусорном ящике прыгали воробьи. Солнце шло к закату. Остывая, оно казалось малиновым, под его неярким светом блестели золотые купола церквей, а город, плоский и длинный, выглядел серым и скучным.
«Занесло меня, — подумал с тоской Фиолетов. — Как буду возвращаться… И куда?..»
Сам он родился и вырос в Одессе, привык к шуму толпы на Ришельевской и вечному сверканию моря… Обнищавший дворянский род, но все-таки, благодаря протекции, после окончания офицерского училища попал в гвардию. Все это произошло за год до начала войны.
«На мне и род окончится, потому что я выродился, — Фиолетов медленным движением достал портсигар и выбрал папиросу. Возможно, я стану родоначальником племени без земли и фамилии… Я выродился как личность, как человек и дворянин и основать смогу лишь династию бесстыдных, озлобленных чужестранцев…»
Фиолетов оглядел свой кабинет, словно увидел его впервые. Аляповатая лепка потолка, люстра из стекла под хрусталь, большое венецианское окно с мелким, безвкусно сделанным металлическим переплетом и высокие стены, покрытые масляной краской. Зеленой, свежей масляной краской, от запаха которой у него на протяжении всего дня разламывается голова… Второразрядный купеческий номер фешенебельной гостиницы губернского города.
«…Как возвращаться… И куда?»
Фиолетов подошел к столу и поднял телефонную трубку.
— Мне, пожалуйста, прозектора Ширшова… Господин доктор? Доброго здоровья… Это поручик Фиолетов… Да, да… Прошу освидетельствовать привезенный труп… Страшно обгорел. Он повесился. Да, чистая формальность… Хорошо. Я закончу дела и буду у полковника. Туда и доложите. Благодарю вас.
Фиолетов докурил папиросу жадными затяжками, воткнул ее в пепельницу и, сев за стол, решительным жестом придвинул к себе одну из папок.
Глава 7
Река медленно текла в своих захламленных берегах. Солнце было почти на горизонте, на жарком полукруге чернели пики часовен и покатые крыши. Слабое течение вяло шевелило зеленые водоросли, сквозь воду просвечивали песчаные отмели. У бревенчатого моста бултыхались мальчишки и купал коней голый, в одних подштаниках казак. На голове у него была фуражка. Раскорячившись на спине лошади, белый, как сдоба, с черными от загара руками, шеей и лицом, он гонял животное по мелководью в тучах сверкающих брызг. Из-за перил моста, перегнувшись, на него смотрели остановившиеся прохожие…
«Судя по хмурому лицу Фиолетова, альбом они не нашли… Самоубийство Забулдыги все перепутало. Где же альбом? Сгорел? Спрятан? Кто еще знает о Забулдыге? Я, Джентльмен, Неудачник. Людмила… Из каждого можно хоть что-нибудь вытянуть. Все трое должны исчезнуть, вот лучший вариант. Как это сделать? Их не должно быть в городе. Если контрразведка возьмется за Людмилу… Она, конечно, знает немало…»
Андрей шел вдоль реки, ломая голову над мучившими его вопросами. За мостом он снял пиджак, постелил его на землю и лег. Мальчишки прыгали с перил, по-лягушачьи раскинув ноги. Там, где они скрывались под водой, вырастали бесшумные взрывы. Из-под лакированного козырька краснооколышной фуражки казака вился чуб. Конь копытами разбрасывал брызги. Черная лоснящаяся морда, сверкают сахарные зубы и мокрый, словно фаянс, блеск выпуклых глаз…
Потом стемнело, и берега обезлюдели. От баржи, на которой работал плавучий ресторан, долго доносилась цыганская музыка и пьяные голоса. Затем стихли и они. Теперь малейший звук далеко разносился по воде — где-то процокала подковами лошадь запоздалого извозчика, грохнул выстрел, пропел петух, и странно прозвучал его голос среди темных каменных домов города.