— Почему красная?
— Она очень яркая. И когда все будут смотреть на нее, они будут тебе завидовать. Илья думает, что его мать достойна такой яркой кружки.
Она зашлась кашлем, пытаясь что-то сказать:
— Не оставь... Не оставь его...одного.
—Не оставлю, — мне хотелось бы, чтобы эти слова не стали пятой ложью.
— Ты с ним работаешь... Он хороший...человек?
Ко мне подбежала сиделка, оттолкнула и быстро зажала кнопку вызова врача.
Меня переполняли воспоминания. Они собрались у самого края и выплеснулись наружу. Я закрыл лицо, говоря:
— Он большой человек.
Так я увидел ее смерть и не хотел, чтобы ее увидел Илья. Я заметил его в коридоре, радостно бегущим ко мне.
— Принеси мне кофе! Живо!
Он остановился. Я еле сдерживал себя. Гигант не был дураком, он понял, что сейчас я скрываю от него что-то. Он ворвался в палату, оттолкнув меня к стене. Впервые я ощутил всю его силу на себе.
Пакеты упали на пол. Из одного из них выкатилась кружка. Я все угадал, кроме нее. Она была не красной, а того цвета, который любила Яна, — зеленой.
Илья остался с врачами. Один из них что-то ему пояснял. Я же выбежал в коридор. Встав у кофейного аппарата, я с силой его пнул. В голове не умещалось то, почему самые добрые и искренние люди уходят раньше таких, как я.
Всю дорогу мы молчали. Гигант не проронил ни слова, ни слезинки, ни вздоха. Он смотрел на дорогу внимательнее меня. Мы ехали к нему домой.
— Завтра мы сможем забрать тело. После того, как проведут вскрытие.
— Не хочу, чтобы маму вскрывали, — его голос дрожал.
— Хорошо, я договорюсь об этом. Может, лучше, поехать ко мне?
Гигант покачал головой. Он не смотрел на меня впервые:
— Надо забрать все из дома, приготовить. Я даже не знаю, в каком платье ее хоронить.
В моем завещании русским по белому было написано: после смерти — кремировать. Я не верил в обряды, молитвы и тем более Бога.
Мы приехали уже ночью. Он впустил меня вперед, включая свет. Я оказался в небольшом помещении, освещенном скромной люстрой. Тут стояли газовая плита, холодильник, стол, сервант. Обои были скромными, в мелкий цветочек. На стене — ковер, в углу над столом — иконы.
— Ванная и туалет чуть дальше, направо. Зал и спальня прямо.
На этом и заканчивался их дом. Сейчас в нем было холодно далеко не от дождей.
Часы громко тикали. В зале я увидел фотографии, стоявшие на полках. Тут была маленькая история взросления Ильи и исчезновения Яны.
Мы с ним помыли руки в крохотной комнатке, большей похожей на чулан. Он дернул за провод, выключая лампочку. Заботливо подав полотенце, он следом за мной вытер руки.
— Надо всем сообщить об этом, — наконец сказал я.
— Кроме учителей и учеников никто не придет. Им я сообщу утром.
— А родственники? Муж?
— Я не знаю, где они, — он остановился перед холодильником, — и не хочу знать. — Моя спина еще немного ломила после того удара. Гигант открыл небольшой голубой холодильник фирмы «Юрюзань». Я еще раз осмотрел кухню и сравнил со своей. Кажется, в этом доме время перестало идти в нулевых годах. — Суп. Хотите? — Я помотал головой, заглядывая в холодильник. — Мама приготовила сегодня утром.
— Я говорил тот раз, что надо было идти к врачу!
Илья повернулся ко мне. Он спокойным голосом произнес:
— Уже ничего не исправить.
Мы находились в зале, который был просторнее кухни, светлее и содержал более приятные тона в дизайне. В их доме было уютно, пахло чистотой, чувствовался порядок.
Гигант достал телефон. Он нажал на мать и выбрал действие «удалить». Я стоял напротив него, пока он, огромный, сильный, плечистый, сидел на диване. Он нажал на стрелку вверх и вниз, но система выдала ошибку, потому что листать было некуда. В его телефоне оставался только я.
—Зачем ты это сделал? — спроси я.
— Они скажут, что абонент выключен или вне сети. Я все равно не дозвонюсь маме.
На столе в зале лежал ее телефон. Он был подключен к зарядке. В этом доме было много вещей, принадлежавших утром Яне.
Но после смерти человека, как правило, все вещи становятся ничейными.
Он смотрел на телефонный список контактов. А я смотрел на его опущенную голову.
Он поднял голову, и впервые за все это время я увидел, что он похож на свою мать только глазами. Они были большими, голубыми, красивыми и...добрыми.
— Спокойно. После всего переедешь ко мне, поживешь месяцок-другой, придешь в себя, и...
— Ее больше нет. — Его глаза наполнились слезами. Он обхватил меня большими руками, прижимая к себе.
Он сидел. Я стоял. Стоял и не мог пошевелиться. Гигант весь сжался, стал жалким и крошечным. Его лицо уткнулось мне в грудь, и я почувствовал, как ткань рубашки становится влажной. Его горячие ладони замерли на моей спине. Несмело опустив руки ему на шею, я приобнял в ответ, касаясь губами макушки и утыкаясь в нее носом.
В доме было холодно не от дождей, а от пустоты. Прижавшись щекой к его голове, я увидел наше с ним отражение в зеркале шкафа. Мы с ним были очень похожи, как и сказала тетушка. И нас роднила ни дорогая одежда, ни черный цвет волос, ни хорошая работа, а одиночество.
Примечание к части
* — описывается время существования СССР, когда паспорт получали в 16 лет.
-4-
Прошло много дней, много лет,
И бессонных ночей, много зла и потерь,
И в мой маленький мир разломана дверь.
Я слышал только стены, их пульс в моих руках,
Артерии и вены, как сок на проводах.
Эту песню мне присылает Маша. Я включаю ее, когда мы едем домой. Мне хочется хоть как-то отвлечь его.
Гигант не произносит ни единого слова за все время поездки. Только когда мы подъезжаем к дому, он говорит:
— У вас опять на телефон что-то пришло.
Он сидит на переднем сиденье, рядом со мной. Его голова поднята вверх, взгляд устремлен прямо, пальцы сжаты в кулаки и лежат на коленях. Я опускаю свою руку поверх его. У него смуглая и ровная кожа, а у меня — бледная, немного желтоватая. Костяшки выпирают, а синие вены надулись от повышенного давления. Я обвиваю его руку, он переворачивает ладонь и мы сплетаем наши пальцы.
— Все закончилось, — говорю я, подводя итог.
Он хорошо держался все похороны, хоть и плохо пытался скрывать слезы. Под конец, когда мы прощались с ней, он наклонился ко мне и прошептал, что видит, как его мать дышит, и ему кажется, что мы хороним живого человека.