Илья опустил горячую ладонь на мою голову и растрепал волосы.
— Чего творишь? — я взорвался, пытаясь зачесать пряди назад. Волнистая челка легла на лоб, прикрывая правый глаз. Я дернул головой, но от этого на лицо упали еще волосы. — Вот чего ты натворил? И так времени нет стричься, еще и мой зачесон испортил.
— Вадим! — это был заказчик. Он, по видимости, закончил беседовать с рабочими.
Это место отличалось от тех, где мне приходилось бывать. Огромный храм, от которого остались только стены, возвышался на въезде в село. Он был слишком большим для этого крохотного поселения.
Становилось светлее, но солнце так и не появлялось из-за облаков. До конца месяца обещали дожди.
— А я смотрю, за эти годы услугами цирюльника ты так и не научился пользоваться. — Он засмеялся, указывая на голову. — Ладно… Я не это хотел сказать.
— А что же?
— Спасибо тебе, Вадим, что решился на такое. Сам знаешь, архитекторов талантливее тебя я не знаю. — Он сложил руки. Ткань бежевого пиджака натянулась. Этот костюм он считал удачным, поэтому надевал его на каждую важную сделку. За все это время он успел поправиться, поэтому эта одежда с треском налезала на него.
— Брось, Владимир, мне всегда интересно взяться за что-то новое.
Мы с ним снова посмотрели на храм, на толпу рабочих, которые проводили расчеты.
— Ты делаешь великое дело. — Он похлопал меня по плечу.
— Да, храм для многих людей — это важно.
— Дело не только в храме. Хоть он и несет огромное значение. — Мы пошли вдоль тропинки, чтобы осмотреть построение со всех сторон. — Когда я был маленьким, то мы с мальчишками бегали сюда. Они залезали внутрь, — Владимир указал на один из оконных проемов, — и бегали по разваленному полу. Из одной комнаты перемещались в другую, раскидывали игрушки, разводили костры. — Он обернулся в сторону холодного ветра, шмыгнул носом. — Матушка мне сразу запретила играть здесь. Сказала, что нельзя лезть в то, что все мы считаем святым.
Мы помолчали. Илья смотрел на высокие ржавые купола и красные стены. Ему это место было более чем знакомо.
— Теперь, — продолжил заказчик, — все эти мальчишки будут восстанавливать храм. — Он засмеялся: — Кто бы мог подумать, что я тоже внесу в это свой вклад. — Владимир замер, уставляясь туда, куда смотрел Илья. Я попробовал поймать их взгляды. — Ты подарил людям веру.
— Да, знаю, храм — это часть ве…
Но он не дал мне договорить:
— Храм — это лишь повод. Они будут работать и думать, что своим трудом принесут пользу всему населению. Приедут репортеры и скажут про толпу рабочих, которые трудились здесь. Их имена не назовут. Но все они будут говорить своим соседям, что им удалось поучаствовать в восстановлении храма. В восстановлении веры. Ты подарил им крохотный смысл.
Наконец я понял на что они смотрят. Это была птичка, которая кружилась около дыры купола. Наверное, там было гнездо.
— Осталось только получить разрешение на строительство, — Владимир оторвался от любования птицей. — Сельские подписали, мне теперь нужно получить разрешение из центра.
— Не переживай, этим займется мой человек, — Илья кивнул. Я запихнул руки в карманы, направляясь в сторону магазинчика. — Съездите с ним, он знает, что делать.
Илья поспешил за мной следом. Я еще раз дал ему пару советов, рассказал о людях, что сидят в управлении. Он внимательно слушал, не перебивая.
— Как приедешь, позвони мне.
— А где вы будете? — Мы зашли в магазин. Место в углу было свободно. Мы сели у небольшого столика.
— Я буду где-то неподалеку. Хочу осмотреть округу. Может, вдохновлюсь и нарисую что-то интересное, — я пожал плечами, кривя губы. — Мне кажется, что в этом проекте чего-то не хватает. Какая-то маленькая деталь ускользает от меня.
Илья молчал. Мы ждали, когда Владимир закончит собирать информацию у рабочих.
— Так вы тот, кто наш храм восстанавливает? — продавщица взмахнула руками. Старик, что стоял у кассы, затараторил:
— Нина, живо угости молодых людей.
И Нина кинулась к коробкам со сладостями:
— Печенье очень вкусное, попробуйте.
— Нет, спасибо, у нас еще те кексы в машине ле…
Но мне не дали договорить. Она поставила перед нами тарелку с печеньями, пихнула две кружки:
— Чай или кофе? Давайте еще шоколадное масло дам, оно у нас очень вкусное.
— У нас и в столице этого навалом. — Все они напоминали мне живое воплощение тетушки. Я попытался обойти это, но было бесполезно.
— Попробуйте этот хлеб, он не такой, как у вас, — Илья присоединился к ним. Продолжать отнекиваться дальше — было глупо.
— Спасибо вам большое, — старик подошел ко мне, пожимая руку. Продавщица уже намазала на хлеб масло, положила передо мной.
— Батон как батон, — пробурчал я, отломив кусок. Но стоило мне его попробовать, как я сразу ощутил разницу.
Он был сладким. И далеко не из-за масла, а из-за какого-то особенного ингредиента, добавленного в него. Он хрустел, был теплым и имел запах любви.
— А что отец? — наконец спросил я у Ильи. Он макал печенье в чай, тем самым доводя меня до бешенства. Я решил вопросом успокоить себя и как-то разузнать новую информацию.
— А что он?
— Ты же здесь родился. А потом… Как переехал с матерью?
Гигант вздохнул. Печенье отломилось и упало в чай.
— Я жил здесь с самого рождения. А потом, лет в семь, когда вернулся домой, мама стояла с собранными вещами. Она сказала, что папа будет работать и мы не должны ему мешать. Я спросил, куда мы поедем. Она обняла меня и пояснила, что уедем пока что к ней. Я не понимал, чем мы мешаем отцу и почему маленький и безобидный я не могу там остаться. А мама сказала, что если она уедет одна, то ей без меня будет очень плохо. Она хотела провести со мной время.
Илья снова уронил печенье в чай:
— А потом я понял, что он просто нас выставил. Но мне нравилось здесь куда больше, чем в городе. Мальчишки меня не обижали и принимали за своего.
— Пора ехать! — В магазинчик ввалился радостный Владимир. Из его рук посыпались бумаги. — Ох-ох, скорее, скорее, я машину нагрел.
Илья поблагодарил всех за угощение, которое так и не попробовал. Старик и Нина проводили его взглядом.
— Это тот самый?
— Точно, он.
Меня переполняла ярость. Я понял, что они узнали его.
— Он же «того» был.
Я шлепнул руками по столу:
— Благодарю за угощения, но моего подчиненного обзывать не позволю.
Я знал, что они говорили это не специально, а в силу своей сельской «искренности».