– Сынок, что ты губишь свою жизнь, посмотри на себя…
Павел посмотрел на нее мутными глазами, встал и так врезал матери, что Анна поняла – сына у нее теперь нет.
Так и получилось. Через год Павел пропал совсем. Друзья говорили, что куда-то завербовался и уехал. Но больше вестей от него не было.
Скорее всего, что уже и на свете его не было. Но сына Анна Михайловна больше не видела. Ждала, правда до самой смерти. Но потом и сама поверила – нет его в живых.
… Дом на окраине улицы стоял, как мертвый. За ворота, почти никогда и никто не выходил. Да и куда? Разве что в магазин за хлебом и чем-то необходимым выходила Анна Михайловна. А так всю жизнь за забором, да за стеной самого дома.
Особенно трудно было по ночам. Обе трудно засыпали и обе молча и долго смотрели в потолок, думая каждая о своем.
Лариса, о том, что жизнь, только началась, тут же и закончилась, и сколько еще десятков лет придется провести в этой кровати, в этих четырех стенах. Да и зачем?
Не было в то время еще интернета, дистанционного обучения, да и других радостей. Поселок был заброшен на дальнее расстояние от ближайшего города. Жить, чтобы есть, спать, смотреть телевизор с его двумя программами, потом опять есть, спать и смотреть телевизор.
Потом когда в стране появился Интернет, а было уже Ларисе почти тридцать, до их поселка очередь не дошла, даже тарелки и WiFi, не могли поймать сигнал. Да и не было у Анны Михайловны денег на тарелки и другую аппаратуру.
Анна Михайловна не спала и думала о своей судьбе, но больше конечно, о дочери. О том, зачем так жить, не думала. Ясно дело зачем, для дочери.
Весь мир теперь вертелся вокруг нее. И будет вертеться еще много-много лет. Пока не умрет, или она или дочь. Хоть и горько и непривычно это было, молила только об одном. Чтобы дочь умерла раньше ее. Потому что без нее дочь не выживет. И отдадут ее в какой-нибудь дом инвалидов. В чужой, холодный и грязный дом. И не дай бог, Ларисе, такой жизни. Поэтому нужно было ей жить, Анне Михайловне. Беречь здоровье изо всех сил и жить!
… Да, ночи были самыми тяжелыми часами в их жизни. Днем все-таки какая-никакая суета и не думаешь. А вот ночью…
Особенно тяжелыми были ночи зимой, когда за окнами бесконечное стылое пространство, в трубе воет метель, и кажется, конца этой белой стуже не будет, как не будет конца их бесконечной, тяжелой и беспросветной жизни. В ожидании смерти.
Больше ждать было нечего. И чтобы не сойти с ума от этих мыслей и не дать сойти с ума дочери, ложилась Анна Михайловна с Ларисой в одну постель и рассказывала что-нибудь из прошлой жизни.
Лариса однажды прервала вдруг мать:
– Мам! А если вдвоем в прорубь!
– Анна Михайловна могла бы и в прорубь. Но одна. Дочь в прорубь столкнуть она не сможет. А первой должна была бы Лариса.
Приходил батюшка. Анна Михайловна особо религиозной никогда не была, да и в церковь – только по праздникам. Но батюшка всем помогал. Вот и приходил. После него и вправду, как-то светлее было. И еще иногда он приносил небольшие деньги – поставил в церкви жертвенную кассу с небольшим текстом о Ларисиной беде.
А государство не помогало. Нет. Платили Ларисе за инвалидность, какие-то рубли, да оплачивало самое дешевое лекарство.
Полагалось Ларисе и инвалидная коляска, чтобы как-то двигаться, но обещали-обещали, да замотали.
Коляску соорудили дети из соседних дворов. Из досок сколотили, что-то вроде тележки, четыре колеса от велосипедов, сзади ручки от детских колясок, обили тележку мягкими материалами, сверху коленкором – можно вывезти из дома и погулять по улице. Белый свет посмотреть.
Зимой к коляске приделывали две лыжи, это была радость.
Весной вся улица утопала в черемухе. Потом – в сирени. И еще потом – в жасмине. Для Ларисы это были счастливые дни. Она целые вечера проводила в коляске за калиткой на улице, вдыхала и вдыхала эти дурманящие голову запахи!
Хотелось любить. Но это было не из ее жизни.
Когда то давно в ее возрасте была и Анна Михайловна. И жизнь начиналась прекрасно. Был муж. Потом родился сын. Потом дочь. И они были все вместе. На этой улице, под этой сиренью, под этими запахами.
Умер муж. Ушел сын. Осталась только дочь. Которая, скоро тоже уйдет. Тогда освободившись от всех, уйдет и Анна Михайловна. Жить будет не зачем. Устала она жить.
Лариса прожила еще двадцать лет. Это была уже грузная тетя, а потом помутившись рассудком, капризная и злая.
Когда дочь умерла, Анна Михайловна не почувствовала какого-то горя. Горе было ее привычным состоянием. А то, что наконец, умерла, так это и было выходом. Ларисе так было легче.