"Вот и оставь меня в покое", — продолжала бубнить упертая девчонка.
"Не дождешься", — с едва уловимым оттенком злорадства произнес Виктор. — "Если хочешь баклуши бить, от экзаменов отлынивая, придется тебе круглые сутки слушать мои нравоучения".
Настя вскочила с дивана и направилась к выходу. Калашников загородил ей дорогу.
"Силой будете держать, да? Все равно убегу!" — теперь уже в ее голосе звучал надрыв.
"Хорошо", — вдруг неожиданно легко согласился Виктор. — "Давай так: ты сейчас сядешь на диван и выслушаешь меня еще в течение пяти минут. Если после этого ты захочешь уйти — удерживать не буду. Договорились?"
Настя, поколебавшись, вернулась обратно на диван.
"Итак, тебя предал человек, которому ты хотела верить. Так?"
Настя кивнула чуть заметным движением головы.
"А теперь ты собираешься поступать так же, как он. Только он предал тебя одну, ты же собираешься предать многих".
"Неправда!" — воскликнула Настя. — "Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое!"
"Просто!.." — хмыкнул Виктор. — "Просто оставили в покое… Так ты это представляешь. Хорошо… Но ведь Николай тоже не собирался тебя предавать. Он тоже просто захотел весело провести время".
"Это совсем другое дело!" — запальчиво возразила девушка. — "Он же знал, что делает, что это значит для меня…"
"А ты не знаешь, что значит твое желание?" — иронически прищурился Калашников. — "Какие мы наивные! Ладно, объясню. Десятки учителей работали больше трех лет, чтобы выучить тебя чемуто. Многие десятки людей работали, чтобы кормить — поить, обувать — одевать тебя. Они надеялись, что все это не напрасно. И тут оказывается, что нашей Насте на них наплевать. Наплевать на Матвея Сергеевича, который сутки себе места не находил. Наплевать на меня. Она их, видите ли, об этом не просила. И они все могут со своими надеждами валить в трубу, потому что Насте Коменской так захотелось… Может быть, я сказал неправду? Тогда возражай!"
Настя сидела слегка пристыженная, понимая, что Калашников, во всяком случае, говорит искренне. Однако упрямство и самолюбие не позволяли ей признать себя виноватой.
"Да, вы все обо мне заботились, учили, воспитывали. Все верно. Но что же поделать? Значит, не получилось из меня то, что вам нужно. И никто тут не виноват", — продолжала упрямиться она.
"Никто не хотел делать из тебя чтото. Нам всем хотелось бы лишь одного — чтобы ты стала взрослой, способной отвечать за свои поступки, и способной питать хотя бы толику уважения к людям, которые тебя окружают. Не больше. Нам вовсе не нужны от тебя слезы благодарности или признания в неоплатном долге пред нами. Достаточно и того, чтобы ты походя не перечеркивала сделанное другими изза мелочного каприза", — мягко сказал Калашников.
"Мелочного каприза?!" — щеки девушки вспыхнули, она была готова вскочить с дивана.
"Да", — веско произнес Виктор. — "Чужое горе никто не измерит. И нет в медицине надежных лекарств от душевной раны. А вот отказываться от экзаменов — это мелочный каприз. Или не так?"
Настя сидела на диване молча, ничего не отвечая. Лишь на следующий день, уже в автомобиле, следовавшем в Зеленодольск, она спросила Калашникова:
"А если бы я вчера наотрез отказалась вас слушать, что бы вы тогда сделали?"
"Вызвал бы патруль и сдал бы тебя под трибунал за попытку дезертирства", — спокойно ответил Виктор.
"Нет, серьезно?" — не унималась Настя.
"А я и говорю серьезно. С шестнадцати лет ты военнообязанная. Область по — прежнему на военном положении. Так что с дезертирами церемониться не приходится. Или ты думаешь, с тобой будут до сорока лет только в игрушки играть?" — столь же спокойно пояснил Виктор.
Настя умолкла, слегка ошарашенная этими словами.
В Славьгороде Мильченко столкнулся с вещью, с которой доселе был знаком лишь по книгам. В центре города, на площади, шумел многолюдный митинг. Командующий Центральной территориальной дивизией выступал перед огромной — едва ли не в тысячу человек — толпой.
"…И что мы видим вокруг себя? Разорение, хаос, бандитизм. Область разорвана на соперничающие между собой военные клики, которые не способны навести порядок даже на той территории, которую они, якобы, контролируют! Да и чем они лучше бандитов? Те же поборы с населения, особенно с крестьян. Тот же произвол, опирающийся на вооруженные шайки. Тот же упадок нравов, разрушение семьи, безнадзорные дети, которых запихивают с глаз долой в приюты.