"К опушке!" — заорал Мильченко.
Но вдоль опушки, с восточной стороны, наперерез им шла еще одна группа. Оставался единственный путь — обратно вглубь леса, на юг. Снова, огрызаясь короткими очередями и одиночными выстрелами, группа отрывалась от своих преследователей, не давая пощады своим натруженным ногам, сердцу и легким.
Еще одна попытка пробиться к Городу, на этот раз к южным предместьям, закончилась также, как и предыдущая.
К концу следующего дня Тане стало совсем плохо. На очередном коротком привале она приблизилась к Мильченко и зашептала ему на самое ухо:
"Сережка… Я больше не могу идти. Бросьте меня, я как нибудь сама выберусь. А вы давайте вперед, к Городу".
"Что за глупости!" — возмущенно зашипел Сергей. — "Будем выбираться вместе!"
"Нет. Я на вас повисну, как гиря. Без меня вам будет легче. А мне одной тоже будет легче спрятаться от патрулей и выбраться к Городу. А иначе мне проще просто застрелиться, чтобы вас не связывать. Понял?" — голос Тани был слабым, но решительным.
"Дура!" — не сдержался Сергей.
"Сержант Мильченко!" — голос Тани Гаврилиной внезапно окреп. — "Приказываю вашей группе следовать далее самостоятельно!"
"Слушаюсь, гражданин лейтенант", — нехотя пробормотал Сергей.
"Бойцам скажешь — у меня свое задание. И не дуйся ты так, глупыш. Удачи тебе!", — уже мягче бросила Гаврилина и одним касанием поцеловала его растрепанные вихры на макушке.
Когда через четверть часа группа скрылась в лесных сумерках, чтобы снова совершить попытку прорыва кольца, которое явно сжималось, Таня с трудом встала и побрела в сторону Города напрямик. Из оружия у нее с собой осталась одна "Гюрза", в обойме которой было всего четыре патрона. Автомат, рюкзак с остатками сухого пайка и сменой белья она бросила, две ручные гранаты и один рожок с десятком автоматных патронов отдала Сергею.
Вскоре Таня вышла на просеку, затем просека привела ее к полю. Было еще довольно темно, но вдали ясно различалась цепочка деревьев, тянувшихся по обочинам шоссе. Выйдя на поле, Таня довольно быстро натолкнулась на дренажную канаву. После секундного раздумья она спрыгнула в нее и побрела вперед по колено в воде.
Берега дренажной канавы местами поросли кустарником, который позволял ей значительную часть пути оставаться недоступной для наблюдения. Меньше, чем через час, она достигла шоссе. Собравшись с силами, она поползла к высокой насыпи, выползла на обочину, и, чуть успокоив тяжелое дыхание, перекатилась к противоположной стороне дороги. Сердце ее бешено колотилось, и каждый его удар отдавался болью в висках и в затылке. Боль ударяла в затылок и при каждом резком движении. Горло саднило, в груди что то хрипело и хлюпало, мешая дыханию.
По другую сторону шоссе тянулись группы деревьев, кусты, а дальше к западу шли небольшие участки леса. Таня встала на ноги и снова двинулась по направлению к Городу. Вскоре лес стал погуще, скрывая ее от постороннего взгляда.
Таня брела в темноте, почти не разбирая дороги, то и дело цепляясь за низкие сучья и ветки, спотыкаясь о коряги и узловатые корни, выпиравшие из земли. Несколько раз беспорядочные блуждания выводили ее совсем близко к шоссе, и тогда она снова подавалась вглубь леса.
В очередной раз, когда ноги вынесли ее к шоссе, она услыхала шепот. Остановившись, она стала прислушиваться.
"Да не пойдут они по шоссе!" — тихо уверял чей то хрипловатый, видно, прокуренный, баритон.
"Тихо ты!" — цыкнул на него густой, солидный бас. — "По шоссе то, скорее всего, не должны бы. А если вздумают пересечь, зайдя с юга? Не то еще вздумают по нахалке прямо по дороге прорваться, рассудив, что мы от них такого не ждем? Так что смотри в оба. Да назад поглядывай, как бы от Города какие гости не наведались! Мы же, считай, почти в их угодья влезли".
Таня, стараясь двигаться как можно тише, стала обходить пост, забирая все дальше в лес. Дождя не было уже почти целый день, но в лесу по — прежнему было сыро. Можно было поскользнуться на каких нибудь мокрых сучьях. Ее пошатывало, она уже потеряла ориентировку и не могла сказать, в какую сторону двигается. Лицо и все тело ее горели, было жарко, становилось все труднее и труднее дышать. Она то и дело останавливалась, чтобы передохнуть.
Сколько прошло времени — она не знала. Машинально она переставляла ноги, хотя ей нестерпимо хотелось прилечь на мокрую холодную землю и забыться. Все чаще она натыкалась на деревья, все чаще падала, споткнувшись или поскользнувшись, и со все большими усилиями поднималась и снова шла вперед. Ей мерещились какие то звуки, какое то движение в лесу. Когда она останавливалась, осматривалась и прислушивалась, наваждение исчезало и она продолжала движение.