И что теперь делать? Он один, черт знает насколько далеко от дома. И неизвестно: здоров или болен? Если он рискнет поехать за ними, полковник, чего доброго, просто пристрелит его, как бешеную собаку. Растерянный, подавленный, злой, сидящий прямо посреди дороги Ромка шагов позади не услышал. Поэтому при звуках женского голоса дернулся, будто от удара электрическим током.
«Вы кто?» – спросила грязная, мокрая, страшная, лохматая баба в рваной футболке, с расплывающимся на скуле фиолетовым синяком и расцарапанными руками. Удивленной она не выглядела.
Попробуй, объясни. Почему ее не забрали? Где она была? Спряталась где-то? Как её упустили из вида? Ромка подсобрался. Ведь эта мегера наверняка вцепится в него, как только узнает, что произошло. Тем временем баба заподозрила неладное. Она покрутила головой, напряженно вслушиваясь в тишину. Потом, не обращая внимая на Ромку, быстрым шагом пошла к одному из близлежащих домов. Через несколько минут выбежала оттуда и рванула к другому дому поодаль, затем к третьему. Ромка поежился. Сейчас она все поймет и придет его убивать. Баба оказалась хладнокровнее, чем он думал. Она и правда пришла, да не одна, а с ружьем. У Ромки сердце ушло в пятки. Разъяренная фурия – это одно, ей можно дать как следует в ухо, чтобы успокоилась, но разъяренная фурия с ружьем – совсем другое дело.
Баба молча и совершенно спокойно наставила на него ружьё, опустила дуло чуть пониже и выстрелила. Пуля выбила фонтанчик гравия из асфальта у Ромкиных ног. Он молниеносно попятился на попе назад. Её тактика «сначала стреляю, потом задаю вопросы» сработала на все сто.
«Где все?» – спросила мегера.
«Их увезли» – осторожно ответил Ромка.
«Кто? Куда? Они живы?» – посыпались следом вопросы.
Пока Ромка, как мог связно, пытался объяснить все произошедшее, выражение её лица менялось от удивления к недоверию и, наконец, злости.
«А ты почему здесь? Опоздал на рейс?» – съехидничала стервозная баба.
«Меня кот поцарапал, защитный костюм порвал. Может быть теперь я болен,» – угрюмо поведал Ромка.
«Если и не был, то теперь наверняка болен,» – обнадежила она. – «Молодец Василий! Вставай, идем,» – махнула она ружьем в сторону дома.
В доме баба велела ему лечь на пол, а сама стала лихорадочно рыться в ящиках стола. Выудив атлас автомобильных дорог России, она снова ткнула ружьем в Ромку: «Вставай, покажи где это. Как охраняют зону?». Получив ответы на все интересующие её вопросы, баба потеряла к нему всякий интерес, выставила Ромку за дверь, закрылась и занялась своими делами. У малодушного Романа волосы бы дымом встали, подсмотри он, чем она занимается.
***
Вымыв руки и лицо, Ирина вскрыла упаковку с одноразовым шприцем и решительно свернула шею ампуле с лидокаином. Злость клокотала в ней, как бульон в кастрюле, грозя сорвать крышку. Сделав несколько маленьких укольчиков в десну она с сомнением посмотрела на остатки лекарства в шприце. Хватит? Или ещё? В крайнем случае можно доколоть позже. Выждав несколько минут и почувствовав, как быстро немеет десна, Ирина взяла плоскогубцы и, выдохнув, приступила к делу.
Зуб, тот самый злосчастный зуб, который она намеревалась вылечить накануне конца света, сводил ее с ума уже пару недель. Зловонными коричневыми щупальцами кариес добрался до самой сердцевины зуба. И без кусочка анальгина в дупле жизнь была невыносима. Вырвать зуб самостоятельно, без стоматолога, казалось ещё страшнее. До сегодняшнего дня. Ирина совершенно измучилась, боль сводила с ума, отупляла. Спала она урывками, часто проводя бессонные ночи бродя по улице, будто неприкаянное привидение. В эту ночь ноги унесли её далеко как никогда – на пару километров от дома к реке. Добредя до маленького песчаного пляжа, куда они иногда ходили купаться, и ничего не замечая вокруг, Ирина присела прямо на сырой песок, опустив ноги в воду.
Как же она устала. Жизнь превратилась в нескончаемую каторгу: ковыряние в огороде, кормление скотины, уборка навоза и так по кругу каждый день без выходных и отпусков. Постоянная боль в спине, мозоли и вездесущая вонь. Все время приходится ломать себя через колено и делать то, что не хочешь. Самое элементарное дело, например, приготовление куриного бульона, превращается в многоступенчатый квест: поймай курицу, отруби ей голову, ощипи, опали и только потом свари. В жизни не осталось почти ничего, что доставляло бы ей удовольствие (если только кота потискать). И уже никогда ничего не изменится. Больше никогда она не услышит скрип качелей за окном или механический голос в метро «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция …», не почувствует запаха типографской краски от пачкающих руки, свежих газет, не попробует уныло-безвкусную «самолетную» еду. Почему такое острое осознание этого приходит к ней только сейчас, спустя столько месяцев? С задержкой, словно радиосигнал с Марса. Возможно потому, что все это время она боялась за детей и боролась за выживание, и только теперь, относительно успокоившись, осознала необратимость перемен. Будет только хуже и тяжелее. Деградация и снижение уровня жизни до раннего средневековья. Полная беспросветность. Так жить нельзя. Она больше не хочет, не может. Пусть все кончится вместе с этой проклятой зубной болью.