Мария Бунто
ОБЫЧНОЕ, ДОБРОЕ, ПОСЛЕДНЕЕ УТРО
Обычное утро
— Птолемей, почему ты такой странный?
— Я не странный, я оптимист.
— Ты все говоришь и говоришь. Странный ты все же.
— Разве общаться с людьми — это странность?
— Ну не так же много, — худощавая женщина сделала аккуратный надрез покрова черепа, и омертвевшая кожа податливо раскрылась на два лоскутка.
— Я не говорю много, — возражал невысокий средних лет мужчина с назойливо веселым взглядом.
— Вот именно. Ты не говоришь. Ты болтаешь, — женщина продолжала производить вскрытие, пока ее суетливый коллега, меняя резко траекторию движения, метался по холодному, нагроможденному трупами секционному залу, при этом не выполняя ничего полезного, по крайней мере, так казалось со стороны. Отпрепаровав передний лоскут с помощью распатора, женщина вместе с апоневрозом и надкостницей ловко захватила края кожи в свои бледные кулаки обеих рук и уверенно, с профессиональной силой потянула лоскут от себя, отделив кожу от костей черепа до глазниц. Однако на некоторых участках остались височные мышцы.
— Черт! — выругалась женщина, выпрямив спину. — Птолемей, прекрати петь и подай мне листовую пилу, — женщина обошла секционный стол и стала по левую сторону у изголовья послушного и молчаливого трупа. Помощник мигом отреагировал на призыв и, заменив слова свистом, бодро подал своему суровому прозектору необходимый инструмент. Женщина властно приняла ампутационный нож в свои тонкие жилистые руки и взглянула на помощника строгим, но отсутствующим взглядом.
— Птолемей. Ты меня раздражаешь, — открыто заявила женщина.
— Нила! Из нас троих вы — самая странная, — добродушно улыбнулся мужчина, сложив свои волосатые руки на груди. — Разве вы не знаете, что сообщать подобное крайне невежливо? — улыбка непробиваемого весельчака так отчетливо сияла дисгармонией, учитывая место, в котором пребывали участники диалога.
— Невежливо скрывать неприязнь к человеку и лгать, что все прекрасно, — голос женщины был ровный, спокойный и вполне приятный для восприятия. Захватив прочно передний лоскут кожи в левую руку, фиксируя голову, Нила приступила к распилу черепа. Она снова склонилась над трупом и сосредоточенно следила за симметричным распилом, который с потугами, но красиво и плавно держал свой смертельный путь через чешуи височных костей, минуя затылочную кость до затылочного бугра.
— Я знаю, что вам нужно! — так же беззаботно и весело продолжал Птолемей и с ловкостью фокусника подал женщине краниотом. Не поднимая глаз, Нила приняла инструмент и бережно ввела долото в распил. Легким, но достаточно четким ударом молотка, женщина с глубоким, и в тоже время совершенно отчужденным взглядом расколола внутреннюю пластинку черепных костей.
— Вот и славно, — улыбался мужчина. Он небрежно вернул голову трупа в прежнее положение лицом к верху и подал равнодушному прозектору молоток с крюком, рефлекторно насвистывая что-то из собственного произвольного репертуара.
— И что же в данной ситуации ты считаешь славным? — снисходительно вздохнула Нила, бережно отрывая крышу черепа от твердой мозговой оболочки.
— Вы же не любите, когда я болтаю! — оживился Птолемей, подготавливая блюдо для будущего осмотра твердой мозговой оболочки.
— Славного я ничего не вижу, по крайней мере в конкретной ситуации. Зачем так говорят люди? Просто лишь, чтоб заполнить тишину? Тогда лучше молчать, нежели сотрясать пространство глупыми, бессмысленными фразами. Мы жалуемся на шлаки в организме. Но сколько же фекалий мы бросаем в воздух, размазывая их по ушам друг друга, — рассуждала Нила, механически делая разрезы мозолистого тела над боковыми желудочками, собирая цереброспинальную жидкость в подставленный сосуд для бактериологического исследования.
Мужчина некоторое время молчал, но не настолько долго, как бы этого хотелось женщине.
— Нила! А давайте сегодня выпьем? Вместе. Ведь правда же! — неожиданно предложил он.
— Правда — что? — невозмутимо отвечала женщина, поддерживая мозг ладонью левой руки, после рассечения мозжечкового намета во избежание разрыва стволовой части мозга.
— Мы работаем уже три года вместе. Как-то вы же меня терпите? Мне… — он запнулся, но живо продолжил, — я был бы рад поужинать с вами.
— Я совершенно вас не терплю, — Нила приподняла глаза и едва-едва улыбнулась. И это была красивая, пусть и прозрачная, но улыбка. — Мы просто работаем, — женщина бережно положила мозг в блюдо и с облегчением стянула перчатки. — Для этого тела все кончено. С остальным вы справитесь сами, — Нила выключила видеокамеру и удивительно грациозно повернулась лицом к помощнику. — Мой милый коллега. Конечно, вас принято считать милым, — женщина высоко подняла бровь, скользнув взглядом по желтеющему кафелю, словно проверяя, на месте ли обувь и продолжила, — мне приятно ваше предложение. Однако постарайтесь простить меня. Я не приму ваше предложение, даже если кто-то из ваших близких умрет. И уверяю вас — это не моя личная жестокость. Просто вы мне не нравитесь. Позвольте оставить все как есть, — женщина еще раз слабо улыбнулась. — У меня есть с кем и о чем говорить. Я могу выпить с этим человеком и проснуться. И при любых движениях либо их отсутствии мне хорошо с теми, кто приятен мне. Не заставляйте совершать над собой насилие. Всего хорошего, — Нила развернулась и пошла в направлении выхода.
— Вы холодная женщина, — как-то невпопад, словно опоздав на трамвай, крикнул Птолемей.
— Отнюдь. Я еще теплая. Но, как и все, совсем скоро меня поглотят биогенные амины. Доброй ночи, Птолемей, — и Нила скрылась в окоченевших лабиринтах, наскоро сваленных в груду тел.
— Я обязана признаться, — в темноте голос Нилы звучал много иначе, нежели вечером в секционном зале. Шуршали простыни, по составу воздуха в комнате было понятно, что совсем недавно именно здесь происходила тайная месса любви. — Я не люблю тебя. Но ты знал об этом всегда, — Нила вздохнула и, опершись о смятые простыни на кровати, села, болтая обнаженными ногами.
— Конечно. Потому, что ты любишь только мой мозг. И некоторые особенности моего тела, — очень сочный, словно голос диктора, в комнате разливался приятный мужской шепот. Мужчина в темноте явно улыбался и бережно, едва касаясь пальцами, поглаживал красивую спину женщины.
— Нет, Амулий. Это… — женщина приложила худые руки к вискам, барабаня длинными пальцами по собственным вискам, — я не это хочу сказать, — Нила тяжело вздохнула. Кровать приятно заскрипела, но не жалко, как старая развалина, а как-то по-особенному. Мужчина осторожно сел, облокотившись о мягкие подушки, и возложил красивую руку на плечо женщины. Его рельефный брахирадиалиус очень надежно вырисовывался под скромным свечением сияющего блеском города. Мужчина бережно помассировал шею женщины, которой только что владел.
— Ты хочешь расстаться, — констатировал Амулий, и вся его мужественность подверглась легкой дрожи.
— Некорректное определение, — Нила села в пол-оборота и посмотрела в глаза любовника. В темноте она видела хорошо. — Понимаешь, Амулий, все, практически все наши поступки, действия, чувства — это сложные химические процессы, которым очень хочется придать романтическую окраску, придумать для каждого безумия свой термин. Но дело обстоит следующим образом, — Нила повернулась полностью к мужчине, прикрыв обнаженное тело простыней, которую с трудом, чуть ли не с остервенением вырвала из-под собственных бедер. — Сначала, я захотела секса с тобой. Потом… я влюбилась в твой мозг. Да-да, было много примесей и компонентов еще, таких как голос, строение тела и прочее. Но, знаешь ли… — Нила вздохнула, — мое проклятие — быстрая скука и пресыщение, — женщина слабо, как-то болезненно улыбнулась, — так банально будут звучать последующие фразы, но мне без них не обойтись, — она провела пальцем по упругому, ухоженному телу немолодого мужчины, — я не хочу больше секса с тобой. И не могу слушать тебя с тем же неподдельным восторгом. Я не хочу твоих объятий. И мне скучно ездить с тобой на озеро. Мне много чего не хочется делать с тобой. И… — голос подвел, сорвался, как приступ астмы, но Нила смогла вздохнуть и выровнять дыхание, продолжая речь, — это не твоя вина. И не моя, конечно. В постели ты не стал хуже себя вести. И шутки твои не утратили остроты. И знания твои не обесценились. Просто наше время истекло. Когда я не чувствую, не ощущаю, не воспламеняюсь, я… — Нила снова вздохнула и, отняв руки от лица Амулия, закончила, — я не вижу смысла продолжать общение. Это подло и нечестно. Я ухожу. И просто буду помнить тебя, — женщина улыбнулась легкой, светлой улыбкой, словно ее посетило невероятное счастье, и она ушла. А мужчина, будучи из вымирающего вида настоящих мужчин, не стал останавливать ее, не проронив ни слова, он остался лежать, поглаживая простыни, которые отдавали ему последнее тепло симпатичного ему человека.