Пристроив пиджак на спинку стула, Дорохов достал из сейфа дело о прошлогодней краже и начал листать документы.
Внезапно, отодвинув в сторону папку, на чистом листе во всю длину Александр Дмитриевич нарисовал пчак, которым только что резал арбуз. Узкое, сточенное лезвие показалось ему каким-то нереальным, незаконченным, и полковник пририсовал к первому второй нож, лезвием в противоположную сторону. Старый, мирный, предназначенный для арбузов и домашнего обихода нож сразу превратился в хищный обоюдоострый кинжал. Александр Дмитриевич взял мягкий черный карандаш и обвил кинжал неширокой лентой. У вершины ручки лента закончилась злой треугольной головкой с раскрытой пастью, маленьким глазом и длинным тонким жалом. Полюбовался своим рисунком, даже посмотрел на него издали, словно проверяя, так ли уж он хорош. Видно, хотел еще что-то дорисовать, но вошел капитан Киселев, и полковник отодвинул свое «художество» в сторону.
— Скажите, капитан, что такое ЖДС?
«Ну вот, вчера «Снежок», сегодня ЖДС! Кинжал какой-то со змеей нарисовал... Делать, что ли, ему нечего?» — подумал, а вслух сказал:
— Железнодорожная станция, наверное, в сокращенном виде.
— И я так думаю. Но ведь у вас в городе нет железнодорожной станции.
— Нет, товарищ полковник. До ближайшей сорок километров. Ведут к нам железную дорогу, наверное, на будущий год и у нас будет станция.
— А может быть, есть какое-нибудь учреждение с таким сокращенным названием? Нате, прочтите сами, — и отдал записку, что нашел в кармане халата Славина.
Киселев повертел записку, даже посмотрел ее на свет.
— Может быть, Александр Дмитриевич, это какой-нибудь Жуков Дмитрий Сергеевич.
— Возможно. Но самое интересное, что записку Славину принес Борис Воронин. Тот, что сидит у вас за мелкое хулиганство и уговорил Ершова написать на дружинников. Не думал я, что он еще и в роли почтальона выступал у покойного Славина.
— Давайте его вызовем и спросим.
— Конечно, спросим, только позже. Нужно побольше собрать сведений об этом парне, и самых свежих.
— Да чего собирать-то? У нас его как облупленного знают.
— Неважно. Пусть Рогов им поинтересуется заново. Впрочем, я ему сам об этом скажу. У меня к вам, Захар Яковлевич, две просьбы. Первая — прикажите дежурному доставить ко мне Лаврова, и пусть этот самый дежурный не сетует, если я ему отдам передачу.
— От себя, что ли? — не выдержав, съязвил Киселев.
— Нет, капитан, не от себя, а от его невесты. И еще: поручите дежурному вызвать на завтра ко мне, ну, скажем, к девяти утра, начальников уголовного розыска Степного и Железнодорожного районных отделов вместе с сотрудниками, которые ведут дела по кражам из магазинов. С делами, конечно.
— А в связи с чем, если будут спрашивать?
— Не могу же я только одним делом Лаврова заниматься. Вернусь в Москву, спросят, какая здесь оперативная обстановка, что делают по нераскрытым преступлениям у вас и у соседей. Что я отвечу?
— Как скажете, — недовольно буркнул Киселев, выходя из кабинета.
Всего лишь двое суток прошло со дня их знакомства, а Олег заметно сдал. Под глазами появилась синева, лицо осунулось. Сейчас перед Дороховым стоял глубоко несчастный человек, начинавший терять самообладание и решивший, что все случившееся может обернуться действительно бедой.
Полковник усадил Лаврова, отпустил конвой и подумал, как же вывести парня из подавленного состояния? Он был почти убежден, что если сумеет расшевелить Лаврова, вдохнуть в него оптимизм, то получит четкий, толковый ответ на свой вопрос. А такой ответ был просто необходим. Он был сейчас основным, главным и позволил бы все расставить на свои места.
— Олег, я вчера не вызвал тебя просто потому, что замотался, некогда было. — Парень опустил голову. «Не тот ключ», — решил Дорохов. — Зато теперь я знаю о тебе значительно больше. — Помолчав, внимательно взглянул на парня, тихо добавил: — Мы ищем, ищем тот нож.
Олег сидел все так же безучастно.
— У меня вчера была Зина. Возьми вот тот портфель. Кстати, я не смотрел, что там, так уж не обессудь, взглянем вместе: не полагается передачи передавать без проверки... Хотя твоя невеста вряд ли положит что-нибудь неподходящее, или я ни черта не разбираюсь в людях.
Олег несколько оживился, тут же отставил стул, на котором сидел, и стал выкладывать содержимое портфеля. В пергаментной бумаге были завернуты булочки, видимо, домашней выпечки, кружок колбасы, несколько крупных яблок, помидоры. Учебник по сопротивлению материалов, две тоненькие чистые тетрадки и записка на клочке бумаги.