— Довольно! — вставая, резко сказал Борис Ефимович.
— Что ж так скоро, али угощение не понравилось? — встревожился Суетин. — Да вы ничего и не попробовали! А я сижу, разговорами вас занимаю…
— Мы уже наслушались ваших разговоров. Я получил указание вывезти вас из Арктики, — сухо сказал капитан.
— Это как же так? — оторопел Суетин. — Это по какому такому праву? А маяк?
— За маяком до начала навигации будет следить полярная станция. А вы зимовать в Арктике больше не будете. Понимаете? Никогда больше не будете.
Суетин поднялся, мигая бесцветными ресницами.
— Да вы это что? А полярная надбавка? По какому такому праву меня полярной надбавки лишать? Я сколько лет ее откладываю вместе с жалованием… Питание бесплатное, семейства у меня нет! Но на домик еще не хватает… Я не согласен…
— Вашего согласия никто не спрашивает. Такие, как вы, зимовать в Арктике не будут.
— Это какие же, как я?
— Такие, которые в Арктике пристанища искали, — с гневом заговорил Борис Ефимович. — Необитаемый остров хотели найти в советском море. Чтоб волны до них не доставали. Бежали от этих свежих волн, и хозяйства крепкие бросали!..
— Меня никто не раскулачивал!.. — крикнул, отступая, Суетин. — Я по своей воле хозяйство распродал, в город подался! У меня в анкетах пятен нету! Но я здесь не только что за длинным рублем…
— Да, вы здесь не только за длинным рублем, — брезгливо сказал Борис Ефимович. — Вы сюда от советской жизни бежали. Все мне понятно. Только забыли вы, что и здесь советская земля. И здесь вы чужой и лишний…
Сказав это, капитан вышел. Я хотел идти следом за ним, но Суетин ухватил меня за рукав.
— Как же так — лишний? Товарищ дорогой! Вы же влиятельный… Вы с ним поговорите. Я вам все шкуры отдам. Это как же будет? Меня — и вдруг обратно на эту самую Большую Землю… Да не ужиться мне там! А надбавка? Да бог с ней, с надбавкой. Мне тишину нужно… Да я лучше в море спрыгну! В самый что ни на есть туман…
Он был противен и жалок, этот человек, трясущийся, хватающий что-то руками и снова ставящий на место.
— Это в чем же вина-то? В чем? — бормотал он. — Это все, верно, Хлынов, подлюга… И Верка эта! Ничейная баба! Несчастья от нее одни… Да я лучше из маяка ни ногой!.. Товарищ московский, вы с ним поговорите… Нельзя человека все равно как в огонь совать, сгорю я там… Ведь заслуги у меня есть! Иностранные пароходы тут проходили, а я не сбежал… не сбежал!
Я вырвал свою руку, за которую все цеплялся Суетин, и вышел.
В лицо мне ударил ветер. Я жадно глотал воздух, мне казалось, что я несколько минут не дышал.
Борис Ефимович ждал меня.
До катера нас провожал Хлынов.
Капитан отчитывал его:
— Почему же вы не ставили вопрос о Суетине? Вы должны были требовать его удаления с острова.
— Так как же я могу, Борис Ефимович? Маяк — дело особое… от полярной станции — отдельный… Да и я как будто лично заинтересован. Ведь он меня во всех грехах обвиняет… а я вдруг его выселения стану требовать.
— Эх вы!.. — с укором сказал капитан. — А еще начальник полярной станции!.. Вот ваши радисты уплывают вместе с нами, а радиограмму мне еще неделю назад прислали с требованием о вывозе с острова Суетина. Все подробно сообщили, дали тем мне возможность Москве доложить.
— Так, значит… — оторопело сказал Хлынов, — вы уже все знали?
— Знал. Только проверить должен был. Вот и проверил. И образину Суетина, мохнатую и липкую, выявил и вашу… ложную беспристрастность, товарищ начальник полярной станции. Урок вам из всего этого надо вынести. Здесь у нас передовой край. И людей таких, как Суетин, здесь тоже терпеть нельзя. Прощайте, Александр Александрович, — уже смягчаясь сказал капитан. — Передайте привет вашей пианистке.
Хлынов смотрел виноватыми, детскими голубыми глазами. Ветер трепал его огненную бороду и гнал вслед нашему катеру снег и сорванную с волн пену.