Они работают молча, угрюмо, судорожно. У Костика из закушенной губы капает кровь. Он облизывает ее и продолжает работать. Никто не скажет, что Костик сдрейфил!
Иногда, разогнув на минуту спину, он с надеждой поглядывает вперед: может быть, удастся увидеть конец этой проклятой дороге? Но впереди по-прежнему громоздятся льдины, им нет конца, словно весь мир вздыбился. После взгляда на эту безнадежную картину труднее согнуть спину и начать работать.
— Ничего! — произносит Старик, словно угадав мысли Костика. — Ничего, дети мои! Челюскину было хуже… Альбанову совсем было плохо… Ничего… Главные добродетели полярника — терпение и труд.
Он хочет что-то еще сказать, вероятно смешное и ободряющее (его глаза вспыхнули хитрым огоньком), но вдруг морщится и, охнув, тихо опускается на колени. Игнат и Костик испуганно бросаются к нему. На его лице застывает гримаса нестерпимойболи, он уже не в силах ее скрыть.
— Однако худо… — с трудом произносит он. — Рубаху… — он судорожно рвет воротник. — Давит!..
Игнат наклоняется над ним и ножом режет тесемки, узлы, застежки меховой рубахи.
— Ничего, ничего, — бормочет Старик. — Это и раньше бывало. Это пройдет. Теперь легче.
Костик и Игнат бережно относят его в сторону и кладут на спальный мешок. Игнат припадает к груди Старика и слушает сердце. Оно булькает. Булькает, как горючее в баке.
И тогда срывается с места Игнат.
Он бежит к машине, нетерпеливо роется в куче инструментов и, наконец, находит топор.
Он вытирает лезвие рукавом, долго на него смотрит и вдруг яростно начинает рубить деревянный борт кузова.
Стук топора гулко разносится по тундре.
— Что он делает? Что он делает? — удивленно вскрикивает Старик. — Он с ума сошел! Игнат!
Но Костик останавливает его.
— Ничего, ничего, — шепчет он. — Тише! Он знает, что делает.
Широко раскрыв глаза, он смотрит, как рубит механик кузов. В его ярости есть система: он рубит верхние доски и оставляет нижние. Он рубит торопливо, боясь остановиться, боясь пожалеть, что начал рубку. Костик следит за ним воспаленными глазами и думает, что никогда не забыть ему этой картины: как механик рубил машину.
Игнат приносит ворох щепок, бросает на снег, говорит Костику: «Жги!» — и отворачивается.
Скоро среди торосов дымит костер. В чайнике над огнем тает снег, в снежной пустыне становится уютнее.
У костра сидят трое.
— Где-нибудь в Сочи сейчас… — задумчиво говорит Костик, — цветут магнолии. В Москве — сирень… А у нас — снег…
— Миф! Легенда! — обрывает его Старик. — Где цветут магнолии? Игнат, можешь ты поверить, что где-нибудь сейчас цветут магнолии?
Игнат смеется.
— А ведь цветут… — улыбается Старик, смотрит на снег и качает головой. — Здесь ни-ког-да не будут цвести магнолии. И не надо, а? Зачем нам здесь магнолии, скажи на милость.
— Ни к чему, — смеется Игнат. — Вот если б табак здесь посадить, это да…
Он высыпает из кармана на ладонь мусор и говорит:
— Поделимся, профессор?
— Кури!
Игнат закуривает.
В наступившей тишине слышно, как булькает вскипающая вода.
— Магнолии? — фыркает профессор. — Некий ученый, Довнер-Запольский его имя, всего лет двадцать назад писал в одном почтенном журнале, что север России самой природой предназначен для полудикого зверолова и рыболова и цивилизованный человек здесь может жить лишь по нужде. А? Знаешь, что мы сделаем, Игнат? В наказание этому «ученому» мы высечем эти слова на мраморе наших городов, которые будут шуметь здесь, в тундре, у самого Ледовитого моря.
Профессор смотрит на безжизненную даль залива, на белые горы, на медно-красные скалы, с которых ветром сдуло снег…
— Гигантская плавильня, — говорит он задумчиво. — Миллионы лет свершался в недрах земли титанический труд. Мы найдем его следы. Мы нашли нефть, нашли мезозойские угли. Найдем и верхнепалеозойские, типа норильских. Это, друзья, настоящий, честный, высококалорийный уголь. Пароходы пойдут на нашем угле. Камчатка получит дешевую соль, которую мы здесь добудем. Возникнут заводы, промыслы, города, театры.
— Партии строителей придут вслед за нами, — подхватывает, увлекаясь, Костик. — Они придут на больших отличных машинах, которым не страшен будет ни десятибалльный шторм, ни ветер.
— Что ветер! — усмехается Игнат. — Да мы ветер заставим вертеть наши двигатели. Экая силища!
В кастрюле вскипает молоко. Игнат бережно выливает его в алюминиевую кружку и подносит профессору.