Он прочитал до конца и беспокойно посмотрел на Костю, глаза его трусливо бегали.
— Пошутил, Костя? — попытался он улыбнуться. — Разыгрываешь? Хе-хе-хе-хе… Остроумно. Можно теперь и порвать? — прошептал он, искательно заглядывая в Костины глаза.
— Я те порву! — закричал Костя и выхватил листки из цепких лап Тиши. — Подписывай разрешение передать по радио.
— Что? — тихо произнес Тиша. — Что-о?
Он встал с места и, дрожа всем телом, шагнул к Косте.
— Что? — снова спросил он и вдруг в бешенстве затопал ногами. — Врешь! Врешь! Уничтожу! Сгною! Врешь!
Пена забилась на его губах, обрызгала усы и бородку, но он быстро вытер ее рукавом, овладел собой и даже засмеялся.
— Шутник… Шутник ты, Костя… Писатель…
— Подписывай разрешенье, — пробурчал Костя. — Живо!
— Шутник! — продолжал паясничать Тиша, и только глаза его, злые, колючие, не смеялись. — Ах, людям рассказать — обхохочутся. Тася, Тасенька, — позвал он. — Какую тут шутку Костик выкинул!
— Значит, не подпишешь? — закричал Костя нетерпеливо.
— Шутник… Ах, артист! Артист какой!
Костя сжал кулаки. Ну что ж, бить его?..
«А, бей, бей! — ухмылялось ласковое Тишино лицо. — Бей, пожалуйста, голубчик. Стерплю. И свидетеля позову, Игнатьича».
Костя яростно махнул рукой и выбежал. Что было делать теперь? Он снова бросился к Игнатьичу. Убеждал, просил, грозил, но радист только пыхтел трубкой и изредка ворчал:
— Уходи. Нельзя. Точка.
— Ссориться не хочешь? — наконец презрительно спросил Костя. — Боишься?
Игнатьич поднял на него глаза и ответил коротко:
— Боюсь.
И Костя подумал, что прав, пожалуй, Яптуне: «Купес сильнее — у него спирт».
Спирт! Только бы достать спирту. Игнатьич передаст радиограмму. Он побежал в лавку и начал шарить по полкам. В пыльном углу попался ему старый спиртовой компас. Он обрадовался находке так, как не радовался еще ничему в жизни. Вылил из компаса спирт и пошел к Игнатьичу. Теперь и он владел могучим оружием.
— Хочешь спирту, Игнатьич?
— Огонек? — недоверчиво поднял голову радист.
— Нет, чистый.
— Вре-ешь!
— Вот! — показал Костя голубую бутылочку. — Хочешь?
— Пирт тара, — по-ненецки ответил Игнатьич, и глаза его стали влажными.
Костя медленно поставил бутылочку на стол и посмотрел на Игнатьича.
— Понимаешь? — спросил он тихо.
Игнатьич взглянул на Костю, потом на бутылочку, потом опять на Костю, почесал щеку, облизнул сухим языком губы, сморщился.
— Понимаю.
— Ну?
— Хорошо.
— Когда?
— Ночной срок будет… Тогда и передам:..
— Правда? — закричал Костя и от радости отдал радисту весь спирт.
Но когда пришел ночной срок, Игнатьич был уже пьян и не мог работать, а когда протрезвился, и слышать не хотел о Костиной радиограмме.
Что было делать Косте? Он вдруг горько почувствовал свое бессилие. Броситься в тундру, выть, кричать? Но никто даже не услышит его криков. Биться головой о стену, драться, ломать табуреты на Тишиной плешивой голове? А в ушах все звенело: «Голудно тундре, шибко голудно…»
Началась страшная жизнь, вся исполненная глухой, потаенной борьбы. Молча сходились за общим столом обитатели фактории. Ни на минуту теперь не расставался Костя с ножом. Потом ему подумалось, что Тиша может отравить его пищу, грозился же он: «Уничтожу, изведу». И Костя перестал выходить к столу, сам себе стряпал, на ночь закладывал дверь бревном, чутко спал. И не смерть была страшна Косте. Сколько раз за свою раскосую жизнь глядел он курносой в глаза! Страшна была мысль: «Пропаду, так ничего и не сделав. И никто не узнает, за что погиб Костя Лобас, путаный человек! И даже Яптуне Василий не узнает. Еще сукиным сыном обзовет».
Как жалел он теперь, что отпустил ненца, не всучив ему писульки. Она дошла бы «торбазной почтой» до центра и сделала бы свое дело. И тогда не обидно было бы погибнуть. Но ни разу не пришла Косте мысль бросить драку, помириться с Тишей, жить, как раньше жил. Нет, эта мысль ни разу, даже в самые горькие ночные минуты, не вползала в его крутолобую башку. Черт подери! Будь что будет, но война. Несмотря ни на что. Теперь он дышал полной грудью, — первый раз в жизни он правильно жил.
Но проходило время, а все оставалось по-прежнему. Избу совсем засыпало снегом. Настала вечная ночь. Никто не приезжал на факторию. Похороненные под сугробами, ворочались в тесной избе люди, остро, смертельно ненавидевшие друг друга.
И тогда Костя решил бежать.