— Ты большевик, однако?
— Большевик, — ответил тот, и Таян успокоился.
Но скоро пришлось убедиться Таяну, что новый начальник (его звали Семенчуком) обманул его: он не большевик. Большевики — а их-то Таян знал! — были не такие.
Прежде всего русские, которые были до Семенчука, отлично знали дело и умели жить. Когда выходили байдарки в море, даже в шторм, русские не суетились и не кричали без толку, а разумно отдавали команду, и Таян слушался их. Этот же, Семенчук, ничего не знал, ничего не умел, но вмешивался во все. Он был громко кричащий человек, а Таян не любил людей, которые сердито кричат и машут руками без толку. И по Ушакову и по Минееву Таян знал, что настоящий, человек не станет зря кричать. Глупая чайка кричит на ветер. Глупый лемминг — полярная мышь — злобно шипит на сапог человека, нечаянно задевший его норку. Человек не чайка, не лемминг. Человек должен беречь слова.
Все русские были приветливы с эскимосами, и лица у них были веселые и улыбчатые. Этот же, Семенчук, сердит и темен лицом. «Вечно покрытый тучей», — так сказал о нем Таян. И все эскимосы горестно покачивали головами.
Семенчук приказал эскимосам бросить промысел и идти на разгрузку парохода.
— Однако время зверя бить, — возразили эскимосы.
— Будете зверя зимой бить.
«Зимой? У этого человека ума нет», — решили в ужасе эскимосы, а Таян выругался самым крепким чукотским ругательством:
— Он не умеет жить!
Но он не только не умел жить, но не давал жить и другим.
Настали страшные дни для островитян. Люди и собаки остались без мяса. Голод, гость, давно невиданный на острове, забрел в яранги эскимосов и стал хозяйничать там. Начали болеть дети, отощали охотники, заплакали женщины. И, хотя ломились от продовольствия склады зимовки, Семенчук не дал эскимосам ни муки, ни консервов, ни керосина. И люди молча приготовились к смерти. Умер охотник Тачью. Умер сын Таяна, которого русские звали Володькой и который мог бы стать великим охотником, как отец, а может быть даже начальником, как Минеев, или летчиком, как Побежимов. Он мог стать всем, кем захотел бы, теперь это уже знал Таян, но вот умер и стал ничем, прахом, тенью. И, склонившись над трупом сына, горько задумался Таян. Если б он и сейчас верил в злых духов, он сказал бы, что Семенчук — злой дух, принявший образ умилека. Но Таян знал теперь, что нет духов, ни злых, ни добрых, и он понял, что Семенчук злой, неправильный человек, обманно называющий себя большевиком. И, когда, наконец, на остров прилетел самолет, Таян написал (он знал теперь русскую грамоту) письмо Минееву и рассказал ему в письме обо всем: о горе эскимосов, о смерти Володьки, о злом начальнике Семенчуке.
«Приезжай, умилек, — просил Минеева Таян, — все эскимосы по тебе скучают. А если нет денег на дорогу, телеграфируй, мы пришлем».
Но не мог приехать Минеев. Приехал другой начальник, большевик. А Семенчука увезли в Москву и судили справедливым судом и расстреляли. И, когда узнал об этом Таян, он сказал: это правильно, это по закону; он достоин смерти, потому что он не давал жить другим.
7
Шумит большой пир на острове Врангеля. Под тяжестью еды ломятся праздничные столы. Со всех сторон съезжаются на праздник гости. Байдарки и моторки пришвартовываются к берегу бухты Роджерса. Собачьи упряжки подкатывают к главному дому зимовки. Все население острова — от грудных детей до стариков — съехалось на полярную станцию праздновать десятилетие. Приехали гости с Большой земли, одни по воде — на ледоколе «Красин», другие по воздуху — на самолете Молокова.
За праздничным столом сидят эскимосы-охотники, зимовщики, моряки, летчики. На почетном месте сидят Молоков и Побежимов. Девять лет назад прилетел сюда в первый раз Побежимов. И тогда это был подвиг, за который летчиков наградили орденами Красного Знамени. А теперь по пути «завернули» летчики на остров Врангеля, и это было обыкновенным делом, о котором никто и не говорит. И обыкновенным делом было то, что гремит на дворе духовой оркестр, а в кают-компании под джаз-банд моряков «Красина» пляшут фокстрот жена Таяна и моряк с ледокола, а на концерте выступает квартет Московской консерватории и поет приехавшая из Москвы певица… И совсем обыкновенное дело то, что жена Таяна — в шелковом хрустящем платье, в туфлях на высоких каблуках, и то, что сестра Таяна, которую русские зовут Тамарой, стала радисткой…
А Таян? Он ходит среди пирующих друзей, его желтые ботинки скрипят, его шелковый галстук раздувается. Таян чокается с гостями и обнимается со старыми приятелями и берет из рук повара в белоснежном колпаке большой праздничный пирог, похожий на башню, ставит на стол и говорит: